Легкий хлеб

Косил на лугу косарь. Устал и сел под кустом отдохнуть. Достал мешочек, развязал и начал хлеб жевать.
Выходит из лесу голодный волк. Видит - под кустом косарь сидит и ест что-то.

Волк подошел к нему и спрашивает:
- Ты что ешь, человече?
- Хлеб, - отвечает косарь.
- А он вкусный?
- Да ещё какой вкусный!
- Дай мне отведать.
- Что ж, отведай.
Отломил косарь кусок хлеба и дал волку. Понравился волку хлеб. Он и говорит:
- Хотел бы я каждый день хлеб есть, но где мне его доставать? Подскажи, человече!
- Ладно, - говорит косарь, - научу тебя, где и как хлеб доставать.
И начал волка поучать.
- Прежде всего надо землю вспахать...
- Тогда и хлеб будет?
- Нет, брат, постой. Потом надо землю взбо­ронить...
- И можно есть хлеб? - замахал волк хвостом.
- Что ты, погоди. Прежде надо рожь посеять...- Тогда и хлеб будет? - облизнулся волк.
- Нет ещё. Дождись, пока рожь взойдёт, холодную зиму перезимует, весной вырастет, лотом зацветёт, потом начнёт колоситься, потом зреть...
- Ох, - вздохнул волк, - долго ж, однако, надо ждать! Но уж тогда я наемся хлеба вволю!..
- Где там наешься! - перебил его косарь. - Рано ещё. Сперва надо спелую рожь сжать, потом в снопы связать, снопы в копны поставить. Ветер их провеет, солнышко просушит, тогда вези на ток...
- И буду хлеб есть?
- Э, какой нетерпеливый! Надо сначала снопы обмолотить, зерно в мешки ссыпать, мешки на мельницу отвезти и муки намолоть...
- И всё?
- Нет, не всё. Надо муку в деже замесить и ждать, пока тесто взойдёт. Тогда в горячую печь садить.
- И спечётся хлеб?
- Да, спечётся хлеб. Вот тогда ты и наешься его, -закончил косарь поучение.
Задумался волк, почесал лапой затылок и говорит:
- Нет! Эта работа больно долгая да тяжёлая. Лучше посоветуй мне, человече, как полегче еду добывать.
- Ну, что ж, - говорит косарь, - раз не хочешь тяжёлый хлеб есть, поешь лёгкий. Ступай на выгон, там конь пасётся.Пришёл волк на выгон. Увидел коня.
- Конь, конь! Я тебя съем.
- Что ж, - говорит конь, - ешь. Только сперва сними с моих ног подковы, чтоб не ломать тебе зубы об них.
- И то правда, - согласился волк.
Нагнулся он подковы снимать, а конь как ударит его копытом в зубы... Перекувыркнулся волк - и бежать.

ПРИНЦЕССА И ДЕРВИШ (СУФИЙСКАЯ ПРИТЧА )

Королевская дочь красотой своей была подобна луне и очаровывала всех, кто удостаивался счастья хоть раз взглянуть на неё. Однажды какой-то дервиш, собираясь подкрепиться, поднёс было ко рту кусок хлеба, как вдруг увидел её и застыл в изумлении. Пальцы его сами собой разжались, и хлеб упал на землю. Проходя мимо, принцесса улыбнулась дервишу. Восторг поверг его тело в трепет, хлеб остался лежать в пыли, а сам он едва не лишился чувств.

В таком потрясенном состоянии дервиш пробыл семь лет. Домом его стала улица, соседями - бродячие собаки. Безумный дервиш надоел принцессе, и её телохранители решили его убить. Тогда она вызвала его к себе и сказала ему:

- Никакой союз между нами невозможен. Ты должен немедленно уйти из города, потому что мои слуги хотят тебя убить.

Несчастный влюблённый ответил ей так:

- С тех пор, как я увидел тебя, жизнь не имеет для меня никакой цены. Они прольют невинную кровь. Но прежде, чем я умру, заклинаю тебя, исполни моё единственное желание, ибо ты - причина моей гибели. Скажи, почему ты тогда улыбнулась мне?

- Глупец! - сказала принцесса. - Когда я увидела, каким посмешищем ты себя выставил, я улыбнулась только из жалости.

И, сказав так, принцесса скрылась.

ХЛЕБОРОБ (УКРАИНСКАЯ СКАЗКА)

Жил да был богатый пан. Столько богатств у него было, что мог бы он купить с десяток сел. Столько земли у него было, что и за десять дней не обойти, не объехать на хорошей кобыле. Но печалило пана, что не было вокруг на всех его необъятных землях ни одного мужика, который был бы хорошим хлеборобом. Вот приходит к нему раз крестьянин и молвит:
- Я хорошо умею землю пахать, хлеб сеять и служить буду исправно. Примите меня, пан!
Пан и принял, выбора-то все равно не было. Служит хлебороб пятый год. Хлеб при нем такой родится, что лучшего, пожалуй, и не бывает на свете. Вот на пятый год и говорит хлебороб пану:
- Поработал я на вас уже, пане, довольно, теперь давайте расчет: пойду я своей дорогой.
А пану такого крестьянина терять не хотелось. Пораздумал он, а потом и говорит:
- А что ж тебе, человече, за службу заплатить?
- Да дайте мне, пане, вон того белого коня.
Пан согласился. А конь тот был такой, что как начнет на войне скакать среди неприятеля, так всего и потопчет. И никакая пуля, ни сабля его не берет. Вот только кроме хлебороба об этом никто не знал. Взял хлебороб коня, поблагодарил пана, да и поехал. Едет, едет и заехал в такой большой да темный лес, аж жуть! Увидел средь деревьев маленькую ветхую хату, да решил зайти. Глядь - а там сидит там старая, желтая старуха. Спросил мужик у нее, куда это он заехал. Покачала старуха головой и отвечает:
- Несчастный ты, что сюда заехал. Сюда, что ни ночь, ведьмы слетаются, все меня со свету сжить хотят.
- Да уж что бог даст, то и будет! - ответил крестьянин и остался в хате.
Дала ему старуха поужинать и просит:
- Помоги мне, добрый человек, переночуй в хате хотя бы три ночи. Я тебе за это хорошо заплачу и обороняться научу.
- Что ж, научите, я переночую, - согласился хлебороб.
Говорит старуха:
- На тебе вот этот крест, ступай в ту комнату, обведи вокруг себя этим крестом кружок, потом возьми крест в руки и сиди. А когда слетятся ведьмы, ты не бойся.
Взял хлебороб крест, пошел в другую комнату, сделал все так, как велела старуха, и сидит. Вдруг как загудит что-то над хатой, влетает в хату ведьма, потом вторая, третья - набралось их множество, так что и в хате не помещаются. Танцуют, кричат и воют, в ладоши хлопают, вокруг хлебороба бегают, да никак не могут через круг перейти. Вот разгонится какая-нибудь ведьма, добежит до круга, так назад и отскочит, а что уж ни делали - ничего не выходит. Вдруг петух на хате у старухи пропел: «Ку-ка-ре-ку!» Ведьмы так и метнулись в окна, аж хата задрожала. Перекрестился хлебороб и пошел к старухе в комнату. Та увидала его и так обрадовалась:
- Ты человек счастливый, ты еще, видно, мало нагрешил, ведьмы тебя боятся.
- Да, я честно работал, сеял хлеб, а потом на пана работал, может чего и нагрешил, да пусть уж господь простит!
Переночевал хлебороб еще две ночи. Как переночевал третью, говорит старуха:
- Спасибо тебе, добрый человече, что меня из большой беды вызволил, мне-то ведь тут сидеть потрудней, я больше нагрешила. Держи меч-самобоец, и, коль случится тебе воевать, ты только скажи: «Меч-самобоец, берись!» - и он перебьет все войско. Еще даю я тебе совет: как женишься, то не доверяй жене ничего важного до семи лет и семи недель.
Поклонился хлебороб старухе, поблагодарил ее и отправился в путь. Приехал он в город, где живет царь, а там тревога, народ в страхе: к городу подступает могучий враг, уже все царское войско побил, скоро и город возьмет. Хлебороб и говорит:
- А ну, ведите меня к царю! - его и повели.
- Что тебе надо? - спрашивает царь.
- Да вот, сказывают, что на город большой враг наступает!
- Так и есть.
- Я вам, коли Бог поможет, его побью. Только что вы мне за это дадите?
- Полцарства дам, - пообещал царь.
- Нет, царства мне не надо. Отдайте за меня свою дочку, я люблю ее!
Кликнул царь свою дочь и спросил ее, любит ли она и вправду хлебороба.
- Таточку, голубчик! Выдайте меня за него, я его люблю, выдайте, я за вас бога буду молить!
Царь и согласился. Тогда хлебороб и говорит:
- Дайте коню три мерки овса, а мне ведро вина. Царь дал все, что хлебороб просил. Сел он потом на коня и поехал. Выехал за город, видит - стоит войска большая сила, такая, что и не счесть. Как крикнул хлебороб:
- Меч-самобоец, берись!
Как взлетит меч-самобоец над вражескими головами и начал рубить одну за другой. А конь как скакнет промеж войска, так и бьет копытами. Все войско и перебили.
Вернулся хлебороб назад в город, царь его отблагодарил. А враг не хотел своего дела бросать - собрал на этот раз тьму войнов. И вновь поднялась тревога, и поехал хлебороб на поле брани. Побил ворога и назад воротился. Позавидовали цари соседних государств мощи этого царя, собрали войска свои вместе, снарядили их оружием страшным и пошли войной. Царь испугался: думал, что этой силы хлеборобу уж не одолеть. Но разбил хлебороб и это войско. Потом вернулся в город и на царской дочке женился.
Сильно любил он свою жену, и его любила жена. Прошло три года. Стала жена у хлебороба спрашивать, чем он так врага побивает. Не утерпел хлебороб, доверил жене тайну свою. А хитрый враг своего не бросал, стал выпытывать и лукавством, и лестью, и угрозами, да подкупать пытался хлеборобову жену, чтобы та сказала, в чем сила ее мужа. Вот и сдалась она и выкрала меч-самобоец, отдала врагу, а мужу другой подложила. Но коня украсть не смогла: хлебороб берег его как зеницу ока, даже спал с ним вместе.
Начал тогда враг войну вновь. А хлебороб отправился защищать государство. Сел он на верного коня, взял меч и выехал навстречу вражеским войскам. И только туда приехал, сразу же крикнул:
- Меч-самобоец, берись! - не берется.
- Меч-самобоец, берись! - и вновь не берется.
Удивился хлебороб, а потом внимательно разглядел свой меч и понял, что это другой. Тут же и догадался, куда меч-самобоец делся, и горько заплакал. В то время меч-самобоец уже рубил его войско. Вот подлетел меч к хлеборобу и с одного маху отрубил ему голову. Тогда конь сильно рассердился, что убили его хозяина, начал лютовать, перебил все войско врага, а потом подошел к телу хлебороба, остановился и стоит. Царь перевез тело в город, собрался его хоронить, а тут является старая такая старуха с иконкой и говорит:
- Пустите меня к хлеборобову телу.
Ее пустили. А старуха взяла иконку, погрузила ее в воду и полила тою водой хлебороба. Ожил хлебороб. И молвит ему старуха:
- Ишь, не послушался меня. Рассказал жене великую тайну и чуть было сам не погиб навеки. На, возьми опять меч, я его нашла, только не сказывай про великую тайну жене до семи лет и семи недель, а не то погибнешь!
Женился потом хлебороб на другой девушке, и живут они себе вместе. Живут, не горюют, не страдают, хлеба не покупают. Вот такая сказка.

ИЛЯНА КОСЫНЗЯНА (РУМЫНСКАЯ СКАЗКА)

В стародавние времена, когда ещё хаживал по свету седой Дед Мороз, жил-был царь. Был он богат, как царю и положено. У него был сын по имени Йоница, по прозвищу Фэт-Фрумос (русс.: добрый молодец, богатырь). Любил Йоница весело проводить время. И хороводы водить горазд, и музыкантов-лаутаров он не прочь послушать, но дороже всего были молодцу добрые кони из отцовской конюшни. Уж он и холил, и лелеял их, и на выгон водил туда, где клевер слаще. Самый лучший клевер в королевстве рос у большого озера, которое народ прозвал Чудо-озеро. Говаривали люди, что видели там фей, которые которые выходили из озера.

Однажды вечером царский сын вместе с конюшим погнал лошадей на выгон к Чудо-озеру. Йоница лёг спать на бережку, а конюший остался за лошадьми смотреть, пока те резвились и клевер щипали. Вдруг как всколыхнётся вода в озере - и выходит на берег распрекрасная девица, такой красоты на всём белом свете не сыщешь. Подходит она к Йонице, целует его и молвит: «Проснись, милый друг!» А Йоница спит - ничего не чует. Девица ну ну целовать его, слезы лить, а он спит богатырским сном - не шелохнётся. Так и вернулась фея обратно в озеро, не сумев разбудить молодца. Когда лошади нагулялись вдоволь, конюший растолкал Йоницу, и они пустились в обратный путь. Конюший рассказал царскому сыну, как фея из озера выходила. Запечалился Йоница, досадно ему стало, что не проснулся он.
На другой вечер снова повели они лошадей на выгон. Йоница порешил спать не ложиться, да сон-то ведь слаще мёда, против воли очи смыкает. Недаром говорят: и рать, и воеводу - всех повалил. Как и прежде из озера вышла фея, будила-будила Йоницу, не добудилась, заплакала и ушла обратно. Конюший всё видел и диву давался, как это Йоница спит - ничего не чует. А поутру рассказал ему про фею, как она над ним плакала-убивалась…
В третий раз повёл Йоница с конюшим лошадей на ночную прогулку к Чудо-озеру. Ходит Йоница взад-вперёд по бережку, глядит во все глаза, поджидает свою фею, а её всё нет да нет. Дай, думает Йоница, прилягу на траву, так ждать сподручнее. Только прилёг, сон тут же его сморил. Вышла фея из озера и ну его будить, ну целовать, ну обнимать. Спит Йоница - хоть из пушек пали. Тогда фея и говорит: «Прости-прощай, милый друг. Больше я к тебе не приду.» Поменяла она свой перстень на перстень Йоницы: свое колечко сняла и ему на руку одела, а перстень Йоницы себе забрала. И была такова.
Растолкал конюший Йоницу, так, мол, и так, говорит, опять ты фею прозевал. Йоница смотрит - у него на мизинце чужой перстенёк с надписью: «Иляна Косынзяна, золотая коса, в косе цветы поют, девяти царствам покоя не дают». Как прочёл Йоница эти слова, так и потерял покой. Вернулся он домой, раздал всё богатство свое бедным, обул пару железных лаптей, взял стальной посох и пошёл по белу свету искать Иляну Косынзяну.
Перво-наперво завернул он к мужу младшей сестры, и спрашивает:
- Не слыхал ли ты чего про Иляну Косынзяну?
- Слыхом не слыхивал,- отвечает тот.
Отправился Йоница дальше, приходит к мужу средней сестры, и спрашивает, не слыхал ли тот про Иляну Косынзяну.
- Сказки слыхал,- отвечает тот.- Про неё только в сказке и услышишь.
Делать нечего, преревязал Йоница покрепче свои железные лапти и дальше пошёл. Сердце-то - лучший поводырь.
Вот приходит он к мужу старшей своей сестры, и говорит:
- Много ты на своём веку повидал, может, знаешь и про Иляну Косынзяну?
- Не нашлось ещё до сей поры такого удальца, который бы в гостях у Иляны Косынзяны побывал,- отвечает зять.- В её царство и дороги-то нету, ни пройти, ни проехать. Ступай-ка ты лучше домой, нечего тебе бродить по свету, людей смешить.
Йоница язык прикусил, тоску в сердце затаил. Простился, но дела своего решил не бросать, и снова в путь-дорогу пустился. Шёл он, шёл горами высокими, долинами широкими, лесами тёмными, дорогами ровными. Кого ни встретит - про Иляну Косынзяну спрашивает, да все в ответ только плечами пожимают.
«На что мне жизнь без Иляны? - думает Йоница.- Буду идти, пока земля меня носит, пока солнышко на небе светит». Так плутал он по белу свету, и Иляна у него из головы не выходила. Иной раз чудится ему - вот она, перед ним. Наважденье, да и только. Дошёл он до горы, за которую солнце вечером заходит. Стал на неё взбираться, видит - пещера. Вошёл в пещеру и пошёл всё глубже и глубже: ни одной живой души вокруг, только змеи шуршат да звери рыщут. А Йоница идёт как ни в чём не бывало, страха не знает.
И вот завидел он впереди свет, шагу прибавил, вышел на волю и видит: бежит быстрая речка, вода черней сажи, а на речке мельница работает, колёса так и мелькают - любо-дорого смотреть. Входит Йоница на мельницу - никого. А что за мельница без народа? Огляделся Йоница, видит, в углу старый старичок, веки крючьями себе поднимает, такой дряхлый. Муку в мешки ссыпать не успевает, так лихо зерно мелется.
- Здравствуй, дедушка! - говорит Йоница старику.
- Здравствуй, молодец,- отвечает старик.- Скажи на милость, каким тебя ветром ко мне занесло? Сюда вовек человечья нога не ступала.
- Человек всюду дойдёт, за девять морей, за тридевять земель заберётся. Вот и я все хожу, пытаю каждого встречного-поперечного, да всё без толку. Может, ты, дедушка, мне ответишь, тебе ведь, поди, столько лет, сколько самому времени?
Старик поднял крючьями веки, взглянул на Йоницу и спрашивает:
- Чего же ты ищешь, молодец?
- Ищу я Иляну Косынзяну, не слыхал про неё?
- Как не слыхать, коли эта мельница её. Для неё, родимой, я день и ночь муку мелю. Всякое утро прилетают сюда девять птиц-великанов, каждая по четыре мешка пшеницы на себе несёт, за сутки я их должен в муку смолоть.
У Йоницы словно камень с души свалился. Слово за слово - глядишь, старик уже доверил ему вместо себя муку в мешки ссыпать, а сам прилёг и тут же уснул. Уж больно он намаялся. А Йонице только того и надо. Он вмиг все мешки мукой наполнил, а в один сам залез и изнутри крепко его зашил.
Тут поднялся великий шум, налетели птицы-великаны, кричат старику:
- Эй, готова мука?
Старик встрепенулся, веки поднял, туда-сюда - нет его помощника, и след простыл. Делать нечего, нагрузил старик мешки птицам на спины, да только их и видели: быстрее ветра, быстрее мысли летали те птицы. А старик остался на мельнице муку молоть. И долго ещё голову ломал, куда его гость пропал: то ли в воду свалился, то ли к людям на вольный свет вернулся.
А Йоница цел-невредим добрался до царства Иляны Косынзяны. Птицы отдали мешки пекарю. Развязал пекарь один мешок - тот самый, где сидел Йоница - да так и ахнул.
- Ты как сюда попал? Сюда живые души не забредают.
- Это ещё как сказать,- отвечает Йоница и показывает ему перстень, а на перстне слова: «Иляна Косынзяна, золотая коса, в косе цветы поют, девяти царствам покоя не дают».
Пекарь и взял его к себе в дом жить. Настал час печь хлебы для Иляны Косынзяны - хлеб она ела только его руками испечённый. Йоница и говорит пекарю:
- Позволь мне хлеб испечь, вот увидишь, не подведу.
- Что ж, пеки,- говорит пекарь.
Замесил Йоница тесто по-своему, посадил в печку. Испеклись хлебы на славу - пекарь только руками развёл.
Отнёс он хлебы к Иляне Косынзяне, взяла она один каравай в руки и спрашивает:
- Кто испёк такой хлеб, пышный да румяный?
- Я испёк, кто же ещё! - отвечает пекарь.
Когда весь хлеб вышел, Йоница снова вызвался помочь пекарю, и получились у него хлебы вдвое пышнее да румянее против прежнего. Снова подивилась Иляна, такого хлеба ей едать не доводилось: сам в рот лезет. Известное дело: хлеб добрый, что калач сдобный.
В третий раз настало время печь хлебы. У Йоницы сердце от радости зашлось. Взялся он за дело, ну, думает, была не была - и запёк в один каравай перстень Иляны Косынзяны. Приносит пекарь хлебы своей хозяйке, взяла она каравай, разломила - перстень и выпал.
Подняла его Иляна и смотрит - перстень-то её,- и спрашивает она пекаря:
- Кто хлеб испёк?
Пекарь и так, и сяк, да под конец пришлось признаться, что Йоница за него работал. Иляна тотчас же послала за Йоницей, привели его к ней в хоромы, поцеловала она его в уста, а потом велела одеть в платье, всё шитое золотом. Его-то одежда, пока он странствовал, совсем пообносилась.
Спустя две недели обвенчалась Иляна с Йоницей Фэт-Фрумосом и устроила пир горой, так что весть о нём прокатилась за девять морей, за тридевять земель.

После свадьбы Иляна дала Йонице связку ключей от всех амбаров и кладовых. Только от одного погреба не дала она Йонице ключа. День прошёл, другой миновал, и стало Йоницу точить любопытство: а что в том погребе? Попросил он у Иляны ключ, ну она и дала. Пошёл тогда Йоница к погребу, двери отпер, внутрь заглянул и видит: стоит огромная бочка. Слышит голос из бочки: открой, мол, дверь пошире. Распахнул Йоница двери, тут как стали на бочке обручи лопаться! Да как вырвался на волю чудище - Змей величиной с гору. Схватил он Иляну Косынзяну и унёс за тридевять земель.
Горько заплакал Йоница, да слезами горю не поможешь. Снова снарядился он в путь, искать свою Иляну. Надел пару железных лаптей, взял стальной посох и пошёл куда глаза глядят.
Идёт наш молодец, горько кается, некого ему винить, кроме себя. Долго ли, коротко ли, приходит Йоница к дому Параскевы-Пятницы и стучится в дверь. Говорит ему Параскева-Пятница:
- Если ты добрый человек, входи, а недобрый - уноси ноги, а не то напущу на тебя пса с железными клыками, живым не уйдёшь.
- Человек-то я добрый,- отвечает Йоница.
Впустила его Параскева-Пятница и спрашивает, куда он идёт. Йоница рассказал ей, как было дело.
- Ну и ну,- говорит она,- вот уж истинно: дурная голова ногам покоя не даёт! Хоть надежду не теряешь, и то хорошо. Дам я тебе лук со стрелами, он тебе пригодится.
Взял Йоница лук и пошёл в путь-дорогу. Идёт он через царства, идёт через государства и приходит к избушке. Над нею вороны кружат, вокруг волки воют. Страх, да и только! Входит Йоница внутрь. Видит: сидит страшилище, баба-яга, вместо ног копыта, когти как серпы острые, в пасти клыки железные. Спрашивает баба-яга, каким ветром его сюда занесло. Йоница ей отвечает, что пришёл в работники наниматься.
- Вот и хорошо,- говорит баба-яга,- мне как раз пастух нужен, нанимайся ко мне, а работа моя простая: будешь год кобылицу в ночное водить да домой приводить.
Сказано - сделано. Год в те времена всего три дня длился. Йоница и рассудил, что как-нибудь переможется. Настал вечер, привела ему баба-яга кобылицу да наказала присматривать за ней хорошенько, не то - голова с плеч. Сел Йоница на кобылицу верхом и поскакал на выгон. И лук со стрелами не забыл с собой прихватить. Скачет он по дороге, а навстречу птица с перебитой ножкой. Только Йоница тетиву натянул - подстрелить птицу, а та ему и говорит:
- Не тронь меня, молодец, лучше перевяжи мне ножку, я тебе ещё пригожусь.
Сжалился Йоница над птицей, перевязал ей ножку и поехал своей дорогой. Приехал на выгон, подумал-подумал и не стал с кобылицы слезать. Решил, так вернее будет. Кобылица траву щиплет, а Йоница верхом на ней носом клюёт, так и заснул. Скинула его кобылица на землю, а сама обернулась птицей, в лес полетела и ну с другими птицами песни распевать. Просыпается Йоница чуть свет, глядь - он не на кобылице верхом сидит, а на камне, в руках - уздечка. Заплакал он, запричитал, да так жалобно, что иные птицы даже петь перестали.
Вдруг слышит Йоница голосок:
- Не бойся, молодец, найдётся твоя кобылица, - сказал та птица, которой он ножку перевязывал.
Вот созвала эта царь-птица всех своих подданных и велела им песни петь и по голосу слушать, которая из них самозванка. Как запели птицы, так и узнали по голосу самозванку и привели её к Йонице. Огрел он её уздечкой и говорит:
- Не велю тебе быть птицей, а велю быть опять кобылицей.
Птица снова сделалась кобылицей, оседлал её Йоница и вмиг очутился у избушки бабы-яги. Баба-яга как их завидела, взъярилась, бросилась на кобылицу, задала ей трёпку: смотри, говорит, коли в другой раз он тебя найдёт, пеняй на себя. На другой день к вечеру снова поехал Йоница на выгон. Едет он, едет и по дороге встречает хромого зайца: ковыляет косой, лапу волочит. Йоница прицелился было в него из лука, а заяц и говорит:
- Не тронь меня, лучше перевяжи мне лапу, а я тебе ещё пригожусь.
Йоница лапу ему перевязал и отпустил зайца. Приехали на выгон, Йоница снова с кобылицы не слезает, а чтобы сон его не сморил, взял он колючих репьёв и насовал себе за ворот. Да только сон явился, как нежданный гость, и сомкнул ему очи. Скинула его кобылица, обернулась зайцем и умчалась в лес.
Проснулся Йоница, видит - нет кобылицы, стал он плакать да причитать на всё поле, на всё раздолье. Тут прискакал к нему хромой заяц и говорит:
- Не плачь, не горюй, мы её тебе вмиг пригоним. Собрал заяц всех собратьев, стали они промеж себя чужака искать - и нашли по зубам, зубы-то у того лошадиные были. Стали они зайца-чужака щипать да кусать, из лесу гнать. А Йоница уже стоит-дожидается.
- Не велю тебе быть зайцем, велю снова быть кобылицею! Огрел он зайца уздечкой, сделался заяц снова кобылицей, оседлал её Йоница и в мгновение ока примчался к бабе-яге.
А баба-яга сидит, воду в котле кипятит, ждёт, что вот-вот Йоница вернётся без кобылицы - она живьём его в котле и сварит. Как завидела молодца верхом, от злости чуть не лопнула, но язык прикусила, Йонице слова не сказала. Бросилась к кобылице и ну её калёной железной плёткой охаживать, пока сама не притомилась, а потом снова ей наказала схорониться от Йоницы, чтобы тот её не сыскал.
На третий день к вечеру снова поехал Йоница на выгон и снова заснул верхом, словно кто его околдовал. А кобылица на сей раз обернулась древним дубом в лесной чаще и корни пустила как раз в том месте, где прикорнул хромой зайчишка, спугнула его с насиженного места. Проснулся Йоница - ищи-свищи кобылицу. Он и раньше убивался, а теперь и вовсе голову повесил. От бабы-яги мудрено живым уйти. Да ведь друзья в беде не оставят.
Приходят к Йонице царь-птица и хромой заяц и говорят ему:
- Не бойся ты ничего! Возьми свой посох да ударь по каждому дереву в лесу, тогда и найдёшь кобылицу.
Послушался Йоница. Как дошёл черёд до древнего дуба, тот зашумел, зашатался, а Йоница говорит:
- Не велю тебе быть дубом, велю быть кобылицей!
Стал дуб кобылицей, оседлал её молодец и поскакал домой. Как увидела их баба-яга, зубами заскрежетала, так что они у неё покосились-покривились, да делать нечего. Год исполнился.
Говорит Йоница:
- Довольна ты моей службой?
- Куда как довольна,- ворчит баба-яга.- Что ж, пошли в конюшню, выберешь себе коня, как уговор был. Только поешь сперва, оголодал небось.
Йоница принялся за еду, а тем временем подлетела к окошку царь-птица и шепнула ему:
- Коня выбирай самого невидного.
Пошли Йоница с бабой-ягой в конюшню, стала она ему коней показывать. Каких тут только не было: и гнедые, и буланые, и каурые. Выбирай любого. А в дальнем углу стояла шелудивая кляча, смотреть стыдно.
- Возьму вот эту, пожалуй,- говорит Йоница.
- Да на что тебе такая,- говорит баба-яга,- выбирай себе доброго коня.
Но Йоница упёрся, стоит на своём, пришлось бабе-яге отдать ему клячу. Распростился он с бабой-ягой и повёл клячу за ворота. А она еле-еле плетётся, спотыкается.
Но только со двора вышли, что за чудо - послышалось богатырское ржанье, и превратилась кляча в чудного коня, хоть в поднебесье лети. Четырнадцать селезёнок было у того коня, мог он без роздыха день и ночь скакать. Вскочил на коня Йоница, только про Иляну Косынзяну подумал, глядь - а он уже у дворца, где Змей живёт.
Иляна как раз по воду шла к колодцу, увидала Йоницу, сразу его признала, на шею бросилась. Тотчас сели они на коня и понеслись. Змей мигом об этом проведал, оседлал своего коня и во весь опор пустился за ними в погоню. Только куда ему за богатырским конём угнаться! Видит Змей - дело худо, стал он кричать коню Йоницы, чтобы тот хозяина на землю сбросил, а за то, мол, будет он его в молоке купать и кормить овсом да сахаром. Не сплошал Йоница, крикнул змеиному коню, что будет кормить его одним клевером да в росе купать. Змеиный конь как это услышал, мигом сбросил с себя Змея, расшиб его о землю и копытами растоптал. Пересел тогда Йоница на змеиного коня, Иляна на богатырском осталась, и поехали они за тридевять земель, к Иляне во дворец.

Тут устроили они пир на весь мир, все феи из Чудо-озера на тот пир пришли, пели, плясали, устали не знали. И стали Йоница с Иляной Косынзяной жить-поживать, и по сей день живут, коли не умерли.

ГОСПОЖА МЕТЕЛИЦА (НЕМЕЦКАЯ СКАЗКА)

Жила-была на свете вдова. Было у нее две дочери. Одна дочь - красивая и работящая, а другая - уродливая и ленивая. Первая дочь была приемная, а вторая - родная. И сильнее мать любила уродливую и ленивую, а другой приходилось выполнять много тяжелой работы по дому. Бедная девушка изо дня в день должна была сидеть на улице у колодца и прясть пряжу, да так много, что от работы у нее кровь выступала на пальцах.
И однажды случилось так, что все веретено залилось кровью. Тогда девушка нагнулась к колодцу, чтобы его обмыть. Но случайно веретено выскочило у нее из рук и упало в воду. Она заплакала, побежала к мачехе и рассказала ей о том, что приключилось. Но не стала мачеха утешать ее, стала сильно бранить и сказала:
- Раз ты веретено уронила, то сумей его и достать.
Девушка печальная вернулась к колодцу. Не знала она,что ей теперь делать, как выполнить мачехин наказ. Оставалось ей только прыгать в колодец. Так она и сделала. Стало ей сперва дурно, но когда опять очнулась, то увидела она, что находится на прекрасном лугу. Светило солнце и вокруг росли тысячи разных цветов. Пошла она по лугу вперед, куда глаза глядели, и пришла к печи. В этой печи было полным-полно хлеба, и хлеб кричал:

Девушка подошла и вытащила лопатой хлебы один за другим. А потом пошла дальше и пришла к дереву, и было на нем полным-полно яблок. Сказало ей дерево:

Начала она трясти дерево, и посыпались, дождем яблоки наземь. Трясла она яблоню до тех пор, пока не упали с нее все яблоки. А яблочки-то она сложила вместе и отправилась дальше. Пришла девушка к избушке. В окошке она увидела старуху, у которой были такие большие зубы, что стало девушке страшно. Хотела она было убежать, но старуха окрикнула ее:
- Милое дитя, чего же ты боишься! Оставайся у меня. Если будешь хорошо выполнять у меня в доме всякую работу, тебе будет хорошо. Только смотри, стели мне как следует постель и старательно взбивай перину, чтобы перья взлетали. Будет тогда во всем свете снег идти. Я - госпожа Метелица.
Так как старуха обошлась с нею ласково, то девушка решила, что она не такая страшная, как показалось, и на сердце стало легче. Она согласилась остаться и быть работницей у госпожи Метелицы. Девушка старалась во всем угождать старухе. Всякий раз она так сильно взбивала ей перину, что перья взлетали кругом, словно снежинки. И потому жилось девушке у нее хорошо. Не слыхала никогда она дурного слова от госпожи, а вареного и жареного каждый день было вдоволь.
Так и жила девушка у старухи, все было хорошо. Да вдруг однажды запечалилась она. Сперва сама не знала, что тревожило так ее. А потом наконец поняла, что тоскливо ей вдали от родного дома. И пусть у госпожи Метелицы жизнь сытая и спокойная, но домой девушке сильно хотелось. Наконец она сказала старухе:
- Истосковалась я по родимому дому. Пусть мне так хорошо здесь под землей, но дольше оставаться здесь не могу. Хочется мне вернуться наверх - к своим.
Госпожа Метелица ответила ей:
- Мне нравится, что тебя тянет домой. Коли ты мне хорошо и прилежно служила, то я сама провожу тебя наверх. - Она взяла девушку за руку и подвела к большим воротам.
Врата открылись. Когда девушка проходила под ними, ее осыпал золотой дождь. И все золото осталось на ней так, что вся она была сплошь покрыта золотом.
- Это тебе за твою прилежную работу, - сказала госпожа Метелица и вернула ей веретено, упавшее в колодец.
Закрылись ворота, очутилась девушка наверху, совсем недалеко от дома мачехи. Как только вошла она во двор, сразу запел петух, который сидел как раз на колодце:
- Ку-ка-ре-ку! Наша девица златая тут как тут.
И вошла она в дом к мачехе. Оттого что была она вся золотом покрыта, приняли ее и мачеха и сводная сестра очень ласково. Девушка рассказала, что с ней приключилось. Внимательно выслушали ее. А после такого рассказа захотела мачеха и для своей родной дочери. Уродливой и ленивой, такого же счастья и богатства. Мачеха посадила дочь у колодца прясть пряжу. Чтоб веретено у нее было тоже в крови, уколола она себе палец о куст терновника. А затем кинула веретено в колодец и прыгнула вслед за ним.
Как и сестра ее, она попала на прекрасный зеленый луг и отправилась той же тропинкой. Подошла к печи, а хлеб как закричит, как и в прошлый раз:
- Ах, вытащи, вытащи меня скорей, а не то я сгорю, - я давно уж испекся!
Но ленивица ответила:
- Да что мне за охота пачкаться! - И пошла дальше.
Подошла она вскоре к яблоне, и заговорила яблоня:
- Ах, отряхни же меня, отряхни, мои яблоки давно уж поспели!
Но ответила она яблоне:
- Ишь чего захотела, ведь яблоко может упасть мне на голову! - И пошла дальше.
Наконец, когда подошла она к дому госпожи Метелицы, не было у нее страха - она ведь уже слыхала про ее большие зубы. Тотчас согласилась она стать работницей. В первый день она старалась, была в работе прилежная и слушалась госпожу Метелицу. Когда госпожа ей что поручала задания, ленивица все думала о золоте, которое получит. Но на второй день стала она ленивее, не привычно ей работать. На третий и того больше, а потом и вовсе не захотела вставать рано утром. Она не стлала госпоже Метелице постель так, как следует и не взбивала ей перины так, чтобы перья взлетали вверх. В конце концов госпоже Метелице это надоело, и она отказала ленивице в работе. Девушка очень этому обрадовалась. Думала она, что теперь-то прольется на нее золотой дождь. Госпожа Метелица повела ее к тем же вратам, но когда девушка проходила под ними, то не золото на нее полилось, а опрокинулся огромный котел смолы.
- Это тебе награда за твою работу, - сказала госпожа Метелица и закрыла за ней ворота.
Вернулась ленивица домой вся в смоле. Как увидел ее петух, сидевший на колодце, так и запел:
- Ку-ка-ре-ку! Наша девица грязнуха тут как тут.
А смола на ней так на всю жизнь и осталась, и не смыть ее было до самой смерти.

ДОЖДЬ ИЗ СЕМЯН (Ю. КРУТОГОРОВ)

Кто трактору силу дает.

Откуда у трактора такая сила? Ведь сами по себе колеса не крутятся. Сами по себе гусеницы не движутся. Силу трактору дает двигатель. Он движет машину, поэтому и называется двигателем.

Двигатели бывают крохотные. Их на ладони можно уместить. Они способны поднять в воздух легкую авиамодель. Бывают двигатели побольше. Для велосипеда, например. Такой двигатель трактору, конечно, не подойдет. У него силенок не хватит, чтобы сдвинуть с места такую махину. Тут нужен двигатель побольше, помощнее. Двигатель-богатырь. И такой создали. Он необычайную силу рождает. Эта сила приводит в движение колеса трактора: двигатель раскручивает вал, вал вращает колеса.

Как плуг-нож пашет землю.

Идет трактор по пашне… За ним плуг. За плугом тянется черная вспаханная полоса шириной с улицу. Полоса теплая, влажная, от нее даже пар идет. Поле рыхлится. Плуг переворачивает почву наизнанку. Прошлогодние стебельки. с которых срезали колоски, упрятываются в борозду.

Как борона боронит.

После пахоты наверху могут остаться крупные комки земли. Они мешают взойти посеянному ржаному или пшеничному семени. Поле должно быть ровным, гладким. Разбить надо крупные комки, расколотить! Тут-то и подавай борону. Борона прочесывает пашню. Как гребень! У нее, как у всякого гребня, есть острые зубья. Потому и название такое получила - борона зубовая. Зубья у борона железные, острые, частые. Они не только разбивают комья, они из почвы сорняки выдирают. А есть бороны на колесиках. На колесиках - острые шипы. Катится такая борона по полю - измельчает комки земли. Плуг и борона всегда вместе работают в поле. Вслед за плугом на пашню борону выводят. Борона, как и плуг, без трактора - ни шагу. А с трактором - пожалуйста: любое поле причешет. Ведь трактор на поле - самая главная машина

Про фабрику на колесах.

Комбайн - это фабрика на колесах. Замечательная фабрика.
Самоходная фабрика косит пшеницу.
Самоходная фабрика вышелушивает зерна из колосков.
Самоходная фабрика очищает зерна.
Самоходная фабрика сама грузит пшеницу в автомобили.
Все делает легко и быстро. На ходу.
Некогда останавливаться, много дел.
Выходит комбайн в поле. Словно плывет среди тучных колосьев. Впереди стелется нива. А прошел комбайн - сзади остаются ровно подстриженные стебельки. Будто поле в парикмахерской побывало. Будто его под машинку остригли.

Руки-умельцы.

А пшеничные зерна? Куда они?
В круглое сито. Зерна просеять надо. Дрожит сито. Ходуном ходит. Зерна просеиваются.
Вентилятор во все щеки дует. Зерна свежим ветром обдувает. Сдувает тонки усики колосков, шелуху.
Машины помогли вырастить хлебный урожай. Очень постарались трактор и автомобиль, плуг и борона, сеялка и комбайн. Но они, конечно. не сами в поле вышли. Их в поле повел человек.
Тракторист.
Шофер.
Комбайнер.
А если одним словом - земледелец.

ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ НАСТУПИЛА НА ХЛЕБ (АВТОР - Г. Х. АНДЕРСЕН)

Вы, конечно, слышали о девочке, которая наступила на хлеб, чтобы не запачкать башмачков, слышали и о том, как плохо ей потом пришлось. Об этом и написано, и напечатано.

Она была бедная, но гордая и спесивая девочка. В ней, как говорится, были дурные задатки. Крошкой она любила ловить мух и обрывать у них крылышки; ей нравилось, что мухи из летающих насекомых превращались в ползающих. Ловила она также майских и навозных жуков, насаживала их на булавки и подставляла им под ножки зеленый листик или клочок бумаги. Бедное насекомое ухватывалось ножками за бумагу, вертелось и изгибалось, стараясь освободиться от булавки, а Инге смеялась:

- Майский жук читает! Ишь, как переворачивает листок!

С летами она становилась скорее хуже, чем лучше; к несчастью своему, она была прехорошенькая, и ей хоть и доставались щелчки, да все не такие, какие следовало.

- Крепкий нужен щелчок для этой головы! - говаривала ее родная мать. - Ребенком ты часто топтала мой передник, боюсь, что выросши ты растопчешь мне сердце!

Так оно и вышло.

Инге поступила в услужение к знатным господам, в помещичий дом. Господа обращались с нею, как со своей родной дочерью, и в новых нарядах Инге, казалось, еще похорошела, зато и спесь ее все росла да росла.

Целый год прожила она у хозяев, и вот они сказали ей:

- Ты бы навестила своих стариков, Инге!

Инге отправилась, но только для того, чтобы показаться родным в полном своем параде. Она уже дошла до околицы родной деревни, да вдруг увидала, что около пруда стоят и болтают девушки и парни, а неподалеку на камне отдыхает ее мать с охапкой хвороста, собранного в лесу. Инге - марш назад: ей стало стыдно, что у нее, такой нарядной барышни, такая оборванная мать, которая вдобавок сама таскает из лесу хворост. Инге даже не пожалела, что не повидалась с родителями, ей только досадно было.

Прошло еще полгода.

- Надо тебе навестить своих стариков, Инге! - опять сказала ей госпожа. - Вот тебе белый хлеб, снеси его им. То-то они обрадуются тебе!

Инге нарядилась в самое лучшее платье, надела новые башмаки, приподняла платьице и осторожно пошла по дороге, стараясь не запачкать башмачков, - ну, за это и упрекать ее нечего. Но вот тропинка свернула на болотистую почву; приходилось пройти по грязной луже. Не долго думая, Инге бросила в лужу свой хлеб, чтобы наступить на него и перейти лужу, не замочив ног. Но едва она ступила на хлеб одною ногой, а другую приподняла, собираясь шагнуть на сухое место, хлеб начал погружаться с нею все глубже и глубже в землю - только черные пузыри пошли по луже!

Вот какая история!

Куда же попала Инге? К болотнице в пивоварню. Болотница приходится теткой лешим и лесным девам; эти-то всем известны: про них и в книгах написано, и песни сложены, и на картинах их изображали не раз, о болотнице же известно очень мало; только когда летом над лугами подымается туман, люди говорят, что «болотница пиво варит!» Так вот, к ней-то в пивоварню и провалилась Инге, а тут долго не выдержишь! Клоака - светлый, роскошный покой в сравнении с пивоварней болотницы! От каждого чана разит так, что человека тошнит, а таких чанов тут видимо-невидимо, и стоят они плотно-плотно один возле другого; если же между некоторыми и отыщется где щелочка, то тут сейчас наткнешься на съежившихся в комок мокрых жаб и жирных лягушек. Да, вот куда попала Инге! Очутившись среди этого холодного, липкого, отвратительного живого месива, Инге задрожала и почувствовала, что ее тело начинает коченеть. Хлеб крепко прильнул к ее ногам и тянул ее за собою, как янтарный шарик соломинку.

Болотница была дома; пивоварню посетили в этот день гости: черт и его прабабушка, ядовитая старушка. Она никогда не бывает праздною, даже в гости берет с собою какое-нибудь рукоделье: или шьет из кожи башмаки, надев которые человек делается непоседой, или вышивает сплетни, или, наконец, вяжет необдуманные слова, срывающиеся у людей с языка, - все во вред и на пагубу людям! Да, чертова прабабушка - мастерица шить, вышивать и вязать!

Она увидала Инге, поправила очки, посмотрела на нее еще и сказала:

«Да она с задатками! Я попрошу вас уступить ее мне в память сегодняшнего посещения! Из нее выйдет отличный истукан для передней моего правнука!»

Болотница уступила ей Инге, и девочка попала в ад - люди с задатками могут попасть туда и не прямым путем, а окольным!

Передняя занимала бесконечное пространство; поглядеть вперед - голова закружится, оглянуться назад - тоже. Вся передняя была запружена изнемогающими грешниками, ожидавшими, что вот-вот двери милосердия отворятся. Долгонько приходилось им ждать! Большущие, жирные, переваливающиеся с боку на бок пауки оплели их ноги тысячелетней паутиной; она сжимала их, точно клещами, сковывала крепче медных цепей. Кроме того, души грешников терзались вечной мучительной тревогой. Скупой, например, терзался тем, что оставил ключ в замке своего денежного ящика, другие… да и конца не будет, если примемся перечислять терзания и муки всех грешников!

Инге пришлось испытать весь ужас положения истукана; ноги ее были словно привинчены к хлебу.

«Вот и будь опрятной! Мне не хотелось запачкать башмаков, и вот каково мне теперь! - говорила она самой себе. - Ишь, таращатся на меня!» Действительно, все грешники глядели на нее; дурные страсти так и светились в их глазах, говоривших без слов; ужас брал при одном взгляде на них!

«Ну, на меня-то приятно и посмотреть! - думала Инге. - Я и сама хорошенькая и одета нарядно!» И она повела на себя глазами - шея у нее не ворочалась. Ах, как она выпачкалась в пивоварне болотницы! Об этом она и не подумала! Платье ее все сплошь было покрыто слизью, уж вцепился ей в волосы и хлопал ее по шее, а из каждой складки платья выглядывали жабы, лаявшие, точно жирные охрипшие моськи. Страсть, как было неприятно! «Ну, да и другие-то здесь выглядят не лучше моего!» - утешала себя Инге.

Хуже же всего было чувство страшного голода. Неужели ей нельзя нагнуться и отломить кусочек хлеба, на котором она стоит? Нет, спина не сгибалась, руки и ноги не двигались, она вся будто окаменела и могла только водить глазами во все стороны, кругом, даже выворачивать их из орбит и глядеть назад. Фу, как это выходило гадко! И вдобавок ко всему этому явились мухи и начали ползать по ее глазам взад и вперед; она моргала глазами, но мухи не улетали - крылья у них были общипаны, и они могли только ползать. Вот была мука! А тут еще этот голод! Под конец Инге стало казаться, что внутренности ее пожрали самих себя, и внутри у нее стало пусто, ужасно пусто!

- Ну, если это будет продолжаться долго, я не выдержу! - сказала Инге, но выдержать ей пришлось: перемены не наступало.

Вдруг на голову ей капнула горячая слеза, скатилась по лицу на грудь и потом на хлеб; за нею другая, третья, целый град слез. Кто же мог плакать об Инге?

А разве у нее не оставалось на земле матери? Горькие слезы матери, проливаемые ею из-за своего ребенка, всегда доходят до него, но не освобождают его, а только жгут, увеличивая его муки. Ужасный, нестерпимый голод был, однако, хуже всего! Топтать хлеб ногами и не быть в состоянии отломить от него хоть кусочек! Ей казалось, что все внутри ее пожрало само себя, и она стала тонкой, пустой тростинкой, втягивавшей в себя каждый звук. Она явственно слышала все, что говорили о ней там, наверху, а говорили-то одно дурное. Даже мать ее, хоть и горько, искренно оплакивала ее, все-таки повторяла: «Спесь до добра не доводит! Спесь и сгубила тебя, Инге! Как ты огорчила меня!»

И мать Инге и все там, наверху, уже знали о ее грехе, знали, что она наступила на хлеб и провалилась сквозь землю. Один пастух видел все это с холма и рассказал другим.

- Как ты огорчила свою мать, Инге! - повторяла мать. - Да я другого и не ждала!

«Лучше бы мне и не родиться на свет! - думала Инге. - Какой толк из того, что мать теперь хнычет обо мне!»

Слышала она и слова своих господ, почтенных людей, обращавшихся с нею, как с дочерью: «Она большая грешница! Она не чтила даров Господних, попирала их ногами! Не скоро откроются для нее двери милосердия!»

«Воспитывали бы меня получше, построже! - думала Инге. - Выгоняли бы из меня пороки, если они во мне сидели!»

Слышала она и песню, которую сложили о ней люди, песню о спесивой девочке, наступившей на хлеб, чтобы не запачкать башмаков. Все распевали ее.

«Как подумаю, чего мне ни пришлось выслушать и выстрадать за мою провинность! - думала Инге. - Пусть бы и другие поплатились за свои! А скольким бы пришлось! У, как я терзаюсь!»

И душа Инге становилась еще грубее, жестче ее оболочки.

- В таком обществе, как здесь, лучше не станешь! Да я и не хочу! Ишь, таращатся на меня! - говорила она и вконец ожесточилась и озлобилась на всех людей. - Обрадовались, нашли теперь, о чем галдеть! У, как я терзаюсь!

Слышала она также, как историю ее рассказывали детям, и малютки называли ее безбожницей.

- Она такая гадкая! Пусть теперь помучается хорошенько! - говорили дети.

Только одно дурное слышала о себе Инге из детских уст. Но вот раз, терзаясь от голода и злобы, слышит она опять свое имя и свою историю. Ее рассказывали одной невинной, маленькой девочке, и малютка вдруг залилась слезами о спесивой, суетной Инге.

- И неужели она никогда не вернется сюда, наверх? - спросила малютка.

- Никогда! - ответили ей.

- А если она попросит прощения, обещает никогда больше так не делать?

- Да она вовсе не хочет просить прощения!

- Ах, как бы мне хотелось, чтобы она попросила прощения! - сказала девочка и долго не могла утешиться. - Я бы отдала свой кукольный домик, только бы ей позволили вернуться на землю! Бедная, бедная Инге!

Слова эти дошли до сердца Инге, и ей стало как будто полегче: в первый раз нашлась живая душа, которая сказала: «бедная Инге!» - и не прибавила ни слова о ее грехе. Маленькая, невинная девочка плакала и просила за нее!.. Какое-то странное чувство охватило душу Инге; она бы, кажется, заплакала сама, да не могла, и это было новым мучением.

На земле годы летели стрелою, под землею же все оставалось по-прежнему. Инге слышала свое имя все реже и реже - на земле вспоминали о ней все меньше и меньше. Но однажды долетел до нее вздох:

«Инге! Инге! Как ты огорчила меня! Я всегда это предвидела!» Это умирала мать Инге.

Слышала она иногда свое имя и из уст старых хозяев.

Хозяйка, впрочем, выражалась всегда смиренно: «Может быть, мы еще свидимся с тобою, Инге! Никто не знает, куда попадет!»

Но Инге-то знала, что ее почтенной госпоже не попасть туда, куда попала она.

Медленно, мучительно медленно ползло время.

И вот Инге опять услышала свое имя и увидела, как над нею блеснули две яркие звездочки: это закрылась на земле пара кротких очей. Прошло уже много лет с тех пор, как маленькая девочка неутешно плакала о «бедной Инге»: малютка успела вырасти, состариться и была отозвана Господом Богом к Себе. В последнюю минуту, когда в душе вспыхивают ярким светом воспоминания целой жизни, вспомнились умирающей и ее горькие слезы об Инге, да так живо, что она невольно воскликнула:

«Господи, может быть, и я, как Инге, сама того не ведая, попирала ногами Твои всеблагие дары, может быть, и моя душа была заражена спесью, и только Твое милосердие не дало мне пасть ниже, но поддержало меня! Не оставь же меня в последний мой час!»

И телесные очи умирающей закрылись, а духовные отверзлись, и так как Инге была ее последней мыслью, то она и узрела своим духовным взором то, что было скрыто от земного - увидала, как низко пала Инге. При этом зрелище благочестивая душа залилась слезами и явилась к престолу Царя Небесного, плача и молясь о грешной душе так же искренно, как плакала ребенком. Эти рыдания и мольбы отдались эхом в пустой оболочке, заключавшей в себе терзающуюся душу, и душа Инге была как бы подавлена этой нежданной любовью к ней на небе. Божий ангел плакал о ней! Чем она заслужила это? Измученная душа оглянулась на всю свою жизнь, на все содеянное ей и залилась слезами, каких никогда не знавала Инге. Жалость к самой себе наполнила ее: ей казалось, что двери милосердия останутся для нее запертыми на веки вечные! И вот, едва она с сокрушением сознала это, в подземную пропасть проник луч света, сильнее солнечного, который растопляет снежного истукана, слепленного на дворе мальчуганами, и быстрее, чем тает на теплых губках ребенка снежинка, растаяла окаменелая оболочка Инге. Маленькая птичка молнией взвилась из глубины на волю. Но, очутившись среди белого света, она съежилась от страха и стыда - она всех боялась, стыдилась и поспешно спряталась в темную трещину в какой-то полуразрушившейся стене. Тут она и сидела, съежившись, дрожа всем телом, не издавая ни звука, - у нее и не было голоса. Долго сидела он так, прежде чем осмелилась оглядеться и полюбоваться великолепием Божьего мира. Да, великолепен был Божий мир! Воздух был свеж и мягок, ярко сиял месяц, деревья и кусты благоухали; в уголке, где укрылась птичка, было так уютно, а платьице на ней было такое чистенькое, нарядное. Какая любовь, какая красота были разлиты в Божьем мире! И все мысли, что шевелились в груди птички, готовы были вылиться в песне, но птичка не могла петь, как ей ни хотелось этого; не могла она ни прокуковать, как кукушка, ни защелкать, как соловей! Но Господь слышит даже немую хвалу червяка и услышал и эту безгласную хвалу, что мысленно неслась к небу, как псалом, звучавший в груди Давида, прежде чем он нашел для него слова и мелодию.

Немая хвала птички росла день ото дня и только ждала случая вылиться в добром деле.

Настал сочельник. Крестьянин поставил у забора шест и привязал к верхушке его необмолоченный сноп овса - пусть и птички весело справят праздник Рождества Спасителя!

В рождественское утро встало солнышко и осветило сноп; живо налетели на угощение щебетуньи-птички. Из расщелины в стене тоже раздалось: «пи! пи!» Мысль вылилась в звуке, слабый писк был настоящим гимном радости: мысль готовилась воплотиться в добром деле, и птичка вылетела из своего убежища. На небе знали, что это была за птичка.

Зима стояла суровая, воды были скованы толстым льдом, для птиц и зверей лесных наступили трудные времена. Маленькая пташка летала над дорогой, отыскивая и находя в снежных бороздах, проведенных санями, зернышки, а возле стоянок для кормежки лошадей - крошки хлеба; но сама она съедала всегда только одно зернышко, одну крошку, а затем сзывала кормиться других голодных воробышков. Летала она и в города, осматривалась кругом и, завидев накрошенные из окна милосердной рукой кусочки хлеба, тоже съедала лишь один, а все остальное отдавала другим.

В течение зимы птичка собрала и раздала такое количество хлебных крошек, что все они вместе весили столько же, сколько хлеб, на который наступила Инге, чтобы не запачкать башмаков. И когда была найдена и отдана последняя крошка, серые крылья птички превратились в белые и широко распустились.

- Вон летит морская ласточка! - сказали дети, увидав белую птичку.

Птичка то ныряла в волны, то взвивалась навстречу солнечным лучам - и вдруг исчезла в этом сиянии. Никто не видел, куда она делась.

- Она улетела на солнышко! - сказали дети.

Котик – золотой лобик (белорусская сказка)

Жили-были дед да баба. Да так бедно, что ни поесть нечего у них было, ни сварить. Вот баба и говорит деду:
- Возьми, дед, топорок, поезжай в лесок, сруби дубок, отвези на рынок, продай да купи мерку муки. Напечём хлеба.
Собрался дед, поехал в лесок, начал рубить дубок. Спрыгнул с дуба котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.
- Дед, дед, а что тебе надо?
- Да вот, коточек, мой голубочек, послала меня старуха срубить дубок, отвезти на рынок, продать да купить мерку муки на хлеб.
- Езжай, дед, домой: будет у вас мука! Приехал дед домой, глядь – а муки у него полон закром!
Испекла баба хлеб, сама наелась, деда накормила и говорит ему:
- Не мешало бы теперь и затирку сварить. Да вот беда: соли нет. Возьми, дед, топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него соли.
- Дед, дед, что тебе надо?
- Да вот, коточек, мой голубочек: хлебушко есть, а соли-то нету!
- Езжай, дед, домой: будет тебе и соль! Приехал дед домой, глядь – а у него целая кадка соли стоит!
Наварила баба затирки, сама наелась, деда накормила и говорит ему:
- Не мешало бы теперь и капусты отведать. Точи, дед, топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него капусты.
Наточил дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.
- Дед, дед, что тебе надо?
- Да вот, коточек, мой голубочек: хлеб есть, соль есть, капусты нету!
- Езжай, дед, домой: будет тебе капуста! Приехал домой, а у него капусты бочка. Говорит баба:
- Ай, как хорошо! Вот бы теперь ещё сальца… Мы бы с тобой щей наварили да сальцем заправили. Не ленись, дед, возьми топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него сальца.
Взял дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.
- Дед, дед, что тебе надо?
- Да вот, коточек, мой голубочек: просит баба ещё сальца к капусте.
- Ладно, дед, езжай домой: будет и сало!
Приезжает дед домой, а у него сала целый кубелец! Рад дед, рада баба. Стали они жить не тужить, детям сказки говорить. И теперь живут, хлеб жуют, щи хлебают. Вот вам и сказка, а мне баранок связка.

Про мудрого старика (эфиопская сказка)

Жил на свете один старик. За свою долгую жизнь ни разу не сказал он пустого слова. Что знал, то знал он наверняка. А ежели чего не знал, о том не говорил. Всюду старика люди чтили и уважали за мудрость его. Но были и те, кто завидовал доброй славе старика и задумали над ним посмеяться.
Вот что придумали злые люди. Один из них обрил себе правую половину головы – от лба до затылка, потом вымазал у пегой лошади левый бок рыжей краской и провел её мимо дома старика. Через некоторое время приятели этого молодого парня тоже пошли к дому старика, вслед за другом. Остановились рядом с домом, поклонились старику с почтением и говорят:
- Все ли дни твои хороши?
А потом, будто невзначай, спрашивают:
- Скажи, не проходил ли тут кудрявый юноша с рыжей лошадью?
Старик ответил:
- Да, здесь проходил юноша с лошадью. Та сторона его головы, которую я видел, была кудрявая, но я не знаю, была ли у него кудрявая вся голова. И тот бок у лошади, который я видел, был рыжий, но был ли у неё и другой бок рыжий – или был он пегий, или вороной, – я не знаю.
В другой раз эти хитрецы нарядили девочку в одежду мальчика, подпоясали её так же, как подпоясывают мальчиков.

Затем они обрили у чёрной овцы шерсть с одного бока и велели девочке пройти с этой овцой мимо старика. А сами некоторое время спустя, пошли вслед за ней.

Остановились рядом с домом старика и поклонились ему с почтением, пожелали ему счастливых дней жизни, а потом спросили, будто между прочим:
- Скажи, не проходил ли здесь мальчик с длинношёрстой овцой?
Старик ответил:
- Да, по дороге проходил ребёнок с овцой. Тот бок у овцы, который я видел, порос длинной чёрной шерстью, но какая шерсть у овцы на другом боку – чёрная или белая, длинная или выстриженная, – я не знаю. И ребёнок, которого я видел, был одет как мальчик, но мальчик ли это был или переодетая девочка, я тоже не знаю.
Тогда в третий раз хитроумные приятели решили попытаться поймать старика на неверном слове. Они одели мальчика девочкой, дали мальчику в руки корзинку, в которой носят хлеб, положили в неё камни и сказали мальчику:
- Ступай пройди мимо этого старика!
А затем и сами пошли к старику.
Поклонились ему низко и с почтением сказали:
- Пусть в добром здравии проходят дни твои! Не видал ли ты на дороге девочку, которая несла корзину с хлебом?
Старик сказал:
- Да, я видел ребёнка, который нёс корзину из-под хлеба. Ребёнок был одет как девочка, но была ли это девочка или переодетый мальчик, я не знаю.

В руках у ребёнка была корзинка для хлеба, но был ли в ней хлеб или, может быть, в ней лежали камни или была она пустая, – я тоже не знаю.
Хитрецы увидели, что их хитрость опять не удалась и в третий раз. Повернулись они было, чтобы уйти. Но старик остановил их и сказал:
- Послушайте и запомните мои слова. То, что человек видит, – это ещё не всё, что можно увидеть. И если к тебе в дом пришли с поклоном и словами привета, не торопись говорить, что это пришли друзья. Это могут быть и враги, которые расставляют тебе ловушку.
И те, кто хотели посмеяться над старым человеком, в великом смущении и со стыдом покинули его дом.

Ленивая девочка (башкирская сказка)

Когда-то очень давно жили на свете бабушка и внучка. Бабушка состарилась и уже не могла работать. А внучка была молодая, но очень ленивая. Год от года бабушка старела и слабела, силы покидали ее.
Пришла весна, бабушка и думает: «Люди сеют хлеб, нам тоже пить-есть надо, надо бы что-нибудь посеять». Сказала она об этом внучке.
- Не надо, бабушка, - ответила ей внучка. - Ты уже стара стала, к осени умрешь, а там, глядишь, найдется добрый человек и возьмет меня в свою семью. К чему нам хлеб?
Бабушка только вздохнула в ответ. Так они и не посеяли ничего весной.
Затем настала осень. Люди убирают с полей выращенный хлеб. Бабушка не умерла, и внучку никто не взял на воспитание.

Пришлось им голодать.
Как-то зашла к ним соседка, увидела, что бабушке с внучкой совсем нечего есть, и сказала:
- Если бы вы пришли ко мне, я могла бы дать вам немного проса.
После того, как соседка ушла, бабушка говорит внучке:
- Внучка, сходи, принеси проса!
А внучка отвечает:
- Надо ли, бабушка? Может, просо у нее нехорошее…
Всю зиму голодали бабушка с внучкой и едва не умерли. Но чуть только пришла весна - внучка вышла в поле на работу.
- Зачем трудиться? - смеялись над ней соседи. - Бабушка твоя уже стара, недолго ей жить. А тебя кто-нибудь возьмет на воспитание. К чему вам хлеб?
- Нет уж, - отвечала внучка. - Я теперь поняла. Недаром старики говорят: если собираешься на летнюю кочевку, прежде засей поле.

Старый отец (белорусская сказка)

В давние времена было принят такой обычай среди людей: когда отец старел и оставалось ему недолго жить, завозил его сын в глухую пущу да и оставлял там.
Вот однажды случилось так. Сын повез отца в пущу. Конечно, было жаль ему отца – сильно он его любил, да ничего не поделаешь, таков обычай! А на обычаях вся жизнь держится. Не повезешь – люди засмеют, скажут, что старых обычаев не почитаешь. Еще из села прогонят…
Едет сын невеселый, а отец и молвит ему:
- Неужто ты, сынок, меня, старого да хворого, одного в лесу бросишь?
Подумал сын, утер слезу и говорит:
- Нет, батька, не брошу. Но чтобы люди не прознали, вот что сделаю. Ночью я за тобой приеду и буду тебя до самой смерти в темной каморе держать, чтоб никто не видел.
Так сын и сделал.
Когда ночь наступила, и все село уже спало, он привез из пущи отца и спрятал его в темной каморе.
Но случилось несчастье – град все жито побил, и нечем было новое сеять, грозил голод.
Пришел грустный сын к отцу в темную каморку, жалуется:
- Что делать? Не посеем жита – в будущем году без хлеба останемся.
Ему отец говорит:
- Нет, сынок, доколе я жив, без хлеба мы не будем. Слушай меня.

Когда ты был еще маленький, я гумно строил. А был в том году большой урожай. Вот я необмолоченным житом гумно и накрыл.

Сними стреху, обмолоти – и будет у тебя зерно на посев.
Сын так и сделал. Снял стреху с гумна, обмолотил и посеял осенью жито.
Диву даются соседи, откуда это он зерно достал? А сын молчит, ведь нельзя ему признаться, что это старик-отец помог.
Подошла зима. Нечего есть. Опять идет сын к отцу в темную каморку и рассказывает про беду свою.
- Так, мол, и так. – говорит, – придется с голоду помирать…
- Нет, – отвечает отец, – с голоду мы не помрем. Слушай, что я тебе скажу. Возьми лопату да покопайся в хате под лавкою. Там, как я был молодой еще, закопал немного денег на черный день. Жизнь, сынок, прожить – не поле перейти: все может случится. Так я думал, так и делал.
Обрадовался сын, нашел и выкопал отцовы деньги, купил зерна.
И сам с семьей ест, да еще и своим соседям занимает. Вот как-то раз они и спрашивают у него:
- Скажи нам, брат, откуда ты хлеб достаешь?
Признался сын:
- Отец, – говорит, – кормит меня.
- Как же так? – удивляются соседи. – Ты же отвез своего отца в лес, как и все добрые сыновья!
- Нет, – говорит сын, – стал я делать, как вы. Оставил я отца у себя век доживать. И когда пришла беда, отец помог мне и хлеба посеять и семью от голода спасти. У старых людей ума больше, чем у молодых.
С той поры перестали сыновья отцов своих в пущу отвозить, и было принято отцов своих под старость уважать да кормить.

Пряничный человечек (американская сказка)

Пекла, как-то раз, фермерша на кухне имбирные пряники и решила: “Сделаю-ка я Пряничного человечка да подарю мужу”. А муж тем временем работал в саду.
Она сделала Пряничному человечку глаза из изюма, нос из вишенки, а рот из лимонной корочки. И сунула его в горячую духовку. Ужасно удивилась она, когда открыла духовку, а оттуда – прыг живой Пряничный человечек!
- Ух ты! – закричал он. – Ну и жара в этой духовке!
Пряничный человечек стал бегать по кухне, а когда фермерша открыла дверь в сад, чтобы позвать мужа, человечек выбежал за порог, весело крича:

Побежал Пряничный человечек по улице и чуть не налетел на корову.
- А ну-ка стой! – крикнула ему корова. – Выглядишь ты больно аппетитно. Вкусный небось?
Тут появились и фермер с фермершей; они совершенно запыхались от быстрого бега.
- Остановись! Держи его! – кричал фермер.
Но Пряничный человечек все бежал и бежал, да еще выкрикивал на бегу:
- А вот и не поймаешь! Потому что я Пряничный человечек!
Вдруг перед ним, как из-под земли выросла большая собака и страшно его напугала.
- Р-р-р, – зарычала собака. – А пахнешь ты очень славно – вкусный, наверное.
- Ну уж нет, собачка! – заявил Пряничный человечек. – Фермер с фермершей и их корова тоже хотели съесть меня, да поймать не смогли. И ты тоже меня не поймаешь, потому что я Пряничный человечек и от тебя я еще быстрее убегу.
Бежал он, бежал и вот добежал до речки.
- Ах ты, что же мне делать-то теперь? – воскликнул Пряничный человечек.
Собака, корова и фермер с фермершей как раз появились на высоком берегу, когда перед Пряничным человечком откуда ни возьмись появился лис.
- Я помогу тебе перебраться через речку, – сказал ему старый хитрый лис. – Прыгай ко мне на спину.
Пряничный человечек вскочил лису на спину, и тот вошел в воду.
Когда лис немного отплыл от берега, Пряничный человечек ему говорит:
- У меня ножки промокли.
- Ничего страшного, переберись повыше, ко мне на голову, – посоветовал лис.
Пряничный человечек так и поступил.
Лис уже почти переплыл речку и вдруг говорит Пряничному человечку:
- Знаешь, по-моему безопаснее для тебя перебраться ко мне на нос.
Пряничный человечек перебрался еще выше, прямо лису на нос, и осторожно уселся там, пока лис выбирался на берег.
Но стоило лису оказаться на берегу, как он подбросил Пряничного человечка в воздух, открыл пошире пасть и проглотил его.
Собака, корова, фермер и фермерша только рты от изумления раскрыли, глядя, как лис ест их Пряничного человечка.
Ведь они столько времени гнались за Пряничным человечком – и по дороге, и по полю, и по берегу реки – да так и не смогли поймать его, а тут он – р-р-раз! – и исчез без следа в пасти хитрющего старого лиса.
Что же, пришлось им всем домой отправляться.

» » Легкий хлеб

Косил на лугу косарь. Устал и сел под кустом отдохнуть. Достал мешочек, развязал и начал хлеб жевать.

Выходит из лесу голодный волк. Видит — под кустом косарь сидит и ест что-то. Волк подошел к нему и спрашивает:
- Ты что ешь, человече?
- Хлеб, - отвечает косарь.
- А он вкусный?
- Да еще какой вкусный!
- Дай мне отведать.
- Что ж, отведай.
Отломил косарь кусок хлеба и дал волку.

Понравился волку хлеб. Он и говорит:
- Хотел бы я каждый день хлеб есть, но где мне его доставать? Подскажи, человече!
- Ладно, - говорит косарь, - научу тебя, где и как хлеб доставать.
И начал он волка поучать:
- Прежде всего надо землю вспахать…

Тогда и хлеб будет?
- Нет, брат, постой. Потом надо землю взборонить…
- И можно есть хлеб? - замахал волк хвостом.
- Что ты, погоди. Прежде надо рожь посеять…
- Тогда и хлеб будет? - облизнулся волк.
- Нет еще. Дождись, пока рожь взойдет, холодную зиму перезимует, весной вырастет, потом зацветет, потом начнет колоситься, потом зреть…

Ох, - вздохнул волк, - долго ж, однако, надо ждать! Но уж тогда я наемся хлеба вволю!..
- Где там наешься! - перебил его косарь. - Рано еще. Сперва надо спелую рожь сжать, потом в снопы связать, снопы в копны поставить. Ветер их провеет, солнышко просушит, тогда вези на ток…

И буду хлеб есть?
- Э, какой нетерпеливый! Надо сначала снопы обмолотить, зерно в мешки ссыпать, мешки на мельницу отвезти и муки намолоть…
- И все?
- Нет, не все. Надо муку в деже* замесить и ждать, пока тесто взойдет. Тогда в горячую печь садить.

И спечется хлеб?
- Да, спечется хлеб. Вот тогда ты и наешься его, - закончил косарь поученье.
Задумался волк, почесал лапой затылок и говорит:
- Нет! Эта работа больно долгая да тяжелая. Лучше посоветуй мне, человече, как полегче еду добывать.

Ну что ж, - говорит косарь, - раз не хочешь тяжелый хлеб есть, поешь легкий. Ступай на выгон, там конь пасется.
Пришел волк на выгон. Увидел коня.
- Конь, конь! Я тебя съем.
- Что ж, - говорит конь, - ешь. Только сперва сними с моих ног подковы, чтоб не ломать тебе зубы об них.

И то правда, - согласился волк. Нагнулся он подковы снимать, а конь как ударит его копытом в зубы…

Перекувыркнулся волк - и бежать.

Прибежал к реке. Видит - на берегу гуси пасутся. “А не съесть ли мне их?” - думает. Потом говорит:
- Гуси, гуси! Я вас съем.
- Что ж, - отвечают гуси, - ешь. Но сперва окажи нам перед смертью одну услугу.
- Какую?
- Спой нам, а мы послушаем.
- Это можно. Петь я мастер.
Сел волк на кочку, задрал голову и давай выть. А гуси крыльями хлоп, хлоп - поднялись и полетели.

Слез волк с кочки, поглядел вслед гусям и пошел ни с чем.
Идет и ругает себя последними словами: “Ну и дурень же я! Зачем согласился петь? Ну, теперь кого ни встречу - съем!”

Только он так подумал, глядь - идет по дороге старый дед. Волк подбежал к нему:
- Дед, дед, я тебя съем!
- И зачем так спешить? - говорит дед. - Давай сперва табачку понюхаем.
- А он вкусный?
- Попробуй - узнаешь.
- Давай.
Достал дед из кармана кисет с табаком, сам понюхал и волку дал.

Как нюхнул волк во весь дух, так весь кисет табаку и вдохнул. А потом как начал чихать на весь лес… Ничего от слез не видит, всё чихает. Так чихал с час, пока весь табак не вычихал. Осмотрелся, а деда уж и след простыл.
Пошел волк дальше. Идет он, идет, видит - на поле стадо овец пасется, а пастух спит. Высмотрел волк в стаде самого лучшего барана, схватил его и говорит:
- Баран, баран, я тебя съем!
- Что ж, - говорит баран, - такова моя доля. Но чтобы долго тебе не мучиться да не ломать зубы об мои старые кости, стань лучше вон в той ложбинке и раскрой рот, а я взбегу на горку, разгонюсь и сам влечу к тебе в рот.

Рассказ о хлебе для детей поможет написать мини-сочинение про хлеб и узнать о его ценности в нашей жизни.

Небольшой рассказ о хлебе детям

Еще с давних времен хлеб для людей был святостью. Прежде, чем попасть на стол над ним трудятся тысячи людей. Сначала рано утром комбайнеры косят еще орошенные колоски, затем пекари труженики своими золотыми руками формируют каждую буханку и наконец через магазины хлеб попадает в каждый дом.

Хлеб называют по-разному: каравай, калач, батончик, рогалик. Но суть одна. Иметь хлеб на столе к богатству и благополучию. Не зря же в народе говорят: «Хлеб всему голова». Так нас учат с детства. И действительно, он бесценен. Ведь ни работа, ни праздники не обходятся без него. Он сопровождает нас на протяжении всей жизни. Поэтому хлеб так оберегали во все века. И даже в молитве к Всевышнему мы вспоминаем словами: «Хлеб наш насущный дай нам сегодня …». Это означает, что он не только самое главное в человеческой жизни, но и является самой жизнью.

В нашей стране были всякие времена. И помнит история, как было сложно без хлеба. Как опустошались целые территории, как за колоски сажали в тюрьму и как умирали от голода целыми семьями. Поэтому сегодня детей учат уважать хлеб и бережно относиться к нему.

Поэтому, давайте не забывать важные ценности нашей жизни. Пусть хлеб будет вечным и всегда свежим на столе у ​​каждого хозяина. Ибо, как известно, черствеет хлеб — черствеют человеческие души.

Рассказ о хлебе для первоклассника

Впервые начали выпекать хлеб Египтяне. Они пекли его в виде лепешек на горячих от солнца камнях. В Египте ели пресный хлеб, т.е. не соленый. Но в жарком климате тесто быстро закисало, и его выбрасывали. Как и в каждой стране, в Египте жили и бедные, и богатые люди. И вот бедные люди подбирали кислое тесто и пекли из него хлеб. Так родился новый вид хлеба - кислый хлеб.

Затем хлеб появился в Европе, где он был пшеничным и ячменным.

С VII в. в Европе при изготовлении хлеба стали использовать рожь.

На Руси с древнейших времен хлеб пекли из кислого — заквашенного теста. Закваской служили дрожжи, в которые добавляли муку, яйца, соль. Полученной смеси давали настояться. Хлеб на Руси всегда называли хлеб-батюшка. Это название связано с реальной жизнью крестьянина-земледельца, для которого хлеб был основным средством пропитания, давал ему силу и энергию.

СТИХИ

Т. Лаврова

Из чего печётся хлеб,

Что едим мы на обед?

Хлеб печётся из муки,

Что дают нам колоски.

Рожь, пшеница в век из века

Щедро кормят человека.

Плюшки с маком, кекс сметанный,

Чёрный с тмином, пеклеванный,

Калачи, батоны, халы…

Хлеб для маленьких и старых,

Для Танюшек и Наташ.

Добрый хлеб – кормилец наш!

До чего же вкусен хлеб,

Хлеб водой запил - обед,

А на ужин две горбушки

С молоком по полной кружке,

Что осталось, всё в ладошку,

Птицам кинуть на дорожку.

А. Малахова

Есть такие слова:

"Он всему голова"

Хрустящей корочкой одет

Очень Мягкий белый ХЛЕБ.

Я. Коваль

На столе краюшка хлеба

Мягкого, душистого,

Сверху корочка хрустит

Цвета золотистого.

Если ломоть мы отрежем,

И намажем маслом свежим,

То получим бутерброд

И отправим прямо в рот.

А. Гришин

Вам и расскажут, и в книгах прочтёте:

Хлеб наш насущный всегда был в почёте.

Низкий поклон мастерам урожаев,

Тем, кто зерно в закромах умножает,

И хлебопекам-умельцам искусным,

Всем, кто нас радует хлебушком вкусным.

С. Мельников

Золотистую пшеницу

Жернова сотрут в мучицу.

Из муки замесим тесто –

В формочках в печи ей место.

Подрумянился, окреп

В жаркой печке вкусный хлеб.

Г. Стеценко

С белым хлебом положили

Чёрный хлеб мне на обед.

Удивить меня решили?

Чёрный? В чём его секрет?

Видно, пекарь с неохотой

Пёк и хлеб в печи забыл?

Или же перед работой

Чисто руки не помыл?

Мама тут же объяснила,

Что мука ржаная есть:

«Черный хлеб прибавит силы».

Съел. И завтра буду есть!

И. Коньков

Самый вкусный, несравненный,

Всем знакомый с детских лет -

Это наш обыкновенный

И любимый русский хлеб:

Каравай пахучий, знатный,

Кренделя и калачи,

Бублик с маком ароматный,

А на Пасху куличи.

Можно с мёдом есть и с маслом,

С сыром, рыбой, ветчиной

И с икрой, кружком колбасным

Белый хлеб или ржаной.

Пироги же - хлеб особый,

Их на праздник подают,

А готовят всё со сдобой

И с начинкою пекут.

Пышки, пончики, ватрушки

Спрыгнуть с противня хотят -

Это хлебные игрушки,

В праздник радость для ребят.

Или пряники, печенье -

То, что мама испечёт,

Для детишек объеденье,

Разевай пошире рот!

С. Погореловский

Вот он Хлебушек душистый,

Вот он теплый, золотистый.

В каждый дом, на каждый стол,

Вон пожаловал, пришел.

В нем здоровье наша, сила, в нем чудесное тепло.

Сколько рук его растило, охраняло, берегло.

В нем - земли родимой соки,

Солнца свет веселый в нем...

Уплетай за обе щеки, вырастай богатырем!

В. Воронько

Вот и лето пролетело,

Тянет холодом с реки

Рожь поспела, пожелтела,

Наклонила колоски.

Два комбайна в поле ходят.

Взад-вперед, из края в край.

Жнут - молотят,

Жнут - молотят, убирают урожай.

Утром рожь стеной стояла.

К ночи - ржи как не бывало.

Только село солнышко,

Опустело зернышко.

Я. Дягутите “Руки человека»

Склонила тяжелую голову рожь.

«Спасибо вам, солнце и ласковый дождь!

Спасибо земле,

Что была моим домом,

И сильным рукам,

Моим старым знакомым.

Я помню, как руки трудились упорно,

Чтоб в землю посеять янтарные зерна,

А нынче они урожай уберут.

Спасибо вам, руки,

За добрый ваш труд!

Я долгую зиму в земле пролежала,

Ютилась под снегом,

От стужи дрожала,

Но солнце меня отогрело давно,

И я принесла золотое зерно.

Кто хочет, отведайте хлеба ржаного!

А если меня вы посеете снова,

Я снова под снегом дорогу найду

И колосом стану,

И к людям приду”.

«Чудо» Лев Квитко

Зернышко – крошку всю зиму хранил,

В рыхлую землю весной посадил.

Чудо случилось, наверное, с ним –

Зернышко стало живым и большим.

Зернышко – крошка лежало в земле,

Зернышко – крошка разбухло в тепле.

Сначала разбухло, потом проросло,

Тонким росточком на грядке взошло.

Чубик завил этот слабый росток,

Выкинул перышки нежный листок.

Ну, разве не чудо, что чубик такой

Пробился, прорвался сквозь слой земляной?!

Он землю буравил, он лез на пролом,

Он к свету и солнцу пробился с трудом.

А под землею – опять чудеса: что-то растет не по дням – по часам.

Зернышка нет и в помине давно.

Не угадаешь, чем стало оно?

Я.Аким.

Хлеб ржаной, батоны, булки

Не добудешь на прогулке.

Люди хлеб в полях лелеют,

Сил для хлеба не жалеют.

«Ломоть хлеба» Т. Шорыгина

Хлеба мягкого ломоть,

Свежего, пшеничного.

Хлеба белого ломоть,

Что в нем необычного?

Дело, может быть, простое -

Белый хлебушек испечь.

Тесто замесить густое

И его поставить в печь.

Но сначала, детки, нужно

В поле вырастить зерно,

Летним днем трудиться дружно,

Чтобы налилось оно.

Чтоб поднялся колос спелый,

Полный зерен, золотой,

Чтоб пшеница зазвенела

На ветру тугой струной.

Надо в срок убрать пшеницу,

И зерно в муку смолоть,

Чтобы мог на свет родиться

Хлеба белого ломоть!

СКАЗКИ

«Колосок» (Украинская народная сказка)

Жили-были два мышонка, Круть и Верть, да петушок Голосистое Горлышко. Мышата только и знали, что пели да плясали, крутились да вертелись. А петушок чуть свет поднимался, сперва всех песней будил, а потом принимался за работу.

Вот однажды подметал петушок двор и видит на земле пшеничный колосок.

– Круть, Верть, – позвал петушок, – глядите, что я нашел!

Прибежали мышата и говорят:

– Нужно его обмолотить.

– А кто будет молотить? – спросил петушок.

– Только не я! – закричал один.

– Только не я! – закричал другой.

– Ладно, – сказал петушок, – я обмолочу.

И принялся за работу. А мышата стали играть в лапту.

Кончил петушок молотить и крикнул:

– Эй, Круть, эй, Верть, глядите, сколько я зерна намолотил!

Прибежали мышата и запищали в один голос:

– Теперь нужно зерно на мельницу нести, муки намолоть!

– А кто понесет? – спросил петушок.

– Только не я! – закричал Круть.

– Только не я! – закричал Верть.

– Ладно, – сказал петушок, – я снесу зерно на мельницу.

Взвалил себе на плечи мешок и пошел. А мышата тем временем затеяли чехарду. Друг через друга прыгают, веселятся.

Вернулся петушок с мельницы, опять зовет мышат:

– Сюда, Круть, сюда, Верть! Я муку принес.

Прибежали мышата, смотрят – не нахвалятся:

– Ай да петушок! Ай да молодец! Теперь нужно тесто замесить да пироги печь.

– Кто будет месить? – спросил петушок. А мышата опять свое:

– Только не я! – запищал Круть.

– Только не я! – запищал Верть.

Подумал, подумал петушок и говорит:

– Видно, мне придется.

Замесил он тесто, натаскал дров, затопил печь. А как печь истопилась, посадил в нее пироги. Мышата тоже времени не теряют: песни поют, пляшут.

Испеклись пироги, петушок их вынул, выложил на стол, а мышата тут как тут. И звать их не пришлось.

– Ох и проголодался я! – пищит Круть.

– Ох и есть хочется! – пищит Верть.

И за стол сели.

А петушок им говорит:

– Подождите, подождите! Вы мне сперва скажите, кто нашел колосок?

– Ты нашел! – громко закричали мышата.

– А кто колосок обмолотил? – снова спросил петушок.

– Ты обмолотил! – потише сказали оба.

– А кто зерно на мельницу носил?

– Тоже ты, – совсем тихо ответили Круть и Верть.

– А тесто кто месил? Дрова носил? Печь топил? Пироги кто пек?

– Все ты. Все ты, – чуть слышно пропищали мышата.

– А вы что делали?

Что сказать в ответ? И сказать нечего. Стали Круть и Верть вылезать из-за стола, а петушок их не удерживает. Не за что таких лодырей и лентяев пирогами угощать.

«Котик – золотой лобик» (белорусская сказка)

Жили-были дед, да баба. Да так бедно, что ни поесть нечего у них было, ни сварить. Вот баба и говорит деду:

Возьми, дед, топорок, поезжай в лесок, сруби дубок, отвези на рынок, продай да купи мерку муки. Напечём хлеба.

Собрался дед, поехал в лесок, начал рубить дубок. Спрыгнул с дуба котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.

Дед, дед, а что тебе надо?

Да вот, коточек, мой голубочек, послала меня старуха срубить дубок, отвезти на рынок, продать да купить мерку муки на хлеб.

Езжай, дед, домой: будет у вас мука! Приехал дед домой, глядь – а муки у него полон закром!

Испекла баба хлеб, сама наелась, деда накормила и говорит ему:

Не мешало бы теперь и затирку сварить. Да вот беда: соли нет. Возьми, дед, топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него соли.

Дед, дед, что тебе надо?

Да вот, коточек, мой голубочек: хлебушко есть, а соли-то нету!

Езжай, дед, домой: будет тебе и соль! Приехал дед домой, глядь – а у него целая кадка соли стоит!

Наварила баба затирки, сама наелась, деда накормила и говорит ему:

Не мешало бы теперь и капусты отведать. Точи, дед, топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него капусты.

Наточил дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.

Дед, дед, что тебе надо?

Да вот, коточек, мой голубочек: хлеб есть, соль есть, капусты нету!

Езжай, дед, домой: будет тебе капуста! Приехал домой, а у него капусты бочка. Говорит баба:

Ай, как хорошо! Вот бы теперь ещё сальца… Мы бы с тобой щей наварили да сальцем заправили. Не ленись, дед, возьми топорок, поезжай в лесок, стукни в дубок, может, выскочит котик – золотой лобик: попроси у него сальца.

Взял дед топорок, поехал в лесок, стук в дубок… Выскочил котик – золотой лобик, золотое ушко, серебряное ушко, золотая шерстинка, серебряная шерстинка, золотая лапка, серебряная лапка.

Дед, дед, что тебе надо?

Да вот, коточек, мой голубочек: просит баба ещё сальца к капусте.

Ладно, дед, езжай домой: будет и сало!

Приезжает дед домой, а у него сала целый кубелец! Рад дед, рада баба. Стали они жить не тужить, детям сказки говорить. И теперь живут, хлеб жуют, щи хлебают. Вот вам и сказка, а мне баранок связка.

«Каравай» (Латышская сказка)

У одного человека был такой сын, что на седьмом году жизни ещё не ходил: до того ленив, что ни в какую!

Смех, да и только. Но что поделаешь? Отец смастерил тележку, посадил в неё сына, как мешок какой-нибудь, и начал возить его по дворам, побираться.

Вот в одной избе хозяин положил на стол каравай хлеба и говорит:

Тебе, отец, не дозволено брать хлеб. А ты, сынок, если можешь, бери. Если же не можешь или не хочешь, то оставайся не евши.

Сынок в тот день был очень голоден. Долго он возился в тележке, пока не вытащил одну ногу, а потом и другую.

Ну, славу богу, уже из тележки вылез, -прошептал отец.

Отдохни, отдохни, сынок, а то как бы тебе не надорваться! - смеются кругом.

Глядь, а сынок-то уже возле стола!

Но каравай в руки ему не дался. Он вдруг упал со стола да и покатился, а сынок за ним. И вот уже оба они за дверью!..

На дворе сынок бегом бежит, хочет схватить каравай. Но удалой каравай не даётся и так замучил беднягу, что у того вся спина мокрая. А под конец каравай и вовсе пропал, как в воду канул!

Каравай-то пропал, зато сынок бегать научился.

Отец радуется:

Это хлебушек твою лень вылечил! С того дня сын стал много ходить, ловко работать. И в конце концов вырос хорошим работящим человеком.

«Легкий хлеб» (Белорусская сказка)

Косил на лугу косарь. Устал и сел под кустом отдохнуть. Достал мешочек, развязал и начал хлеб жевать.

Выходит из лесу голодный волк. Видит - под кустом косарь сидит и ест что-то. Волк подошел к нему и спрашивает:

Ты что ешь, человече?

Хлеб, - отвечает косарь.

А он вкусный?

Да еще какой вкусный!

Дай мне отведать.

Что ж, отведай.

Отломил косарь кусок хлеба и дал волку.

Понравился волку хлеб. Он и говорит:

Хотел бы я каждый день хлеб есть, но где мне его доставать? Подскажи, человече!

Ладно, - говорит косарь, - научу тебя, где и как хлеб доставать.

И начал он волка поучать:

Прежде всего надо землю вспахать...

Тогда и хлеб будет?

Нет, брат, постой. Потом надо землю взборонить...

И можно есть хлеб? - замахал волк хвостом.

Что ты, погоди. Прежде надо рожь посеять...

Тогда и хлеб будет? - облизнулся волк.

Нет еще. Дождись, пока рожь взойдет, холодную зиму перезимует, весной вырастет, потом зацветет, потом начнет колоситься, потом зреть...

Ох, - вздохнул волк, - долго ж, однако, надо ждать! Но уж тогда я наемся хлеба вволю!..

Где там наешься! - перебил его косарь. - Рано еще. Сперва надо спелую рожь сжать, потом в снопы связать, снопы в копны поставить. Ветер их провеет, солнышко просушит, тогда вези на ток...

И буду хлеб есть?

Э, какой нетерпеливый! Надо сначала снопы обмолотить, зерно в мешки ссыпать, мешки на мельницу отвезти и муки намолоть...

И все?

Нет, не все. Надо муку в деже замесить и ждать, пока тесто взойдет. Тогда в горячую печь садить.

И спечется хлеб?

Да, спечется хлеб. Вот тогда ты и наешься его, - закончил косарь поученье.

Задумался волк, почесал лапой затылок и говорит:

Нет! Эта работа больно долгая да тяжелая. Лучше посоветуй мне, человече, как полегче еду добывать.

Ну что ж, - говорит косарь, - раз не хочешь тяжелый хлеб есть, поешь легкий. Ступай на выгон, там конь пасется.

Пришел волк на выгон. Увидел коня.

Конь, конь! Я тебя съем.

Что ж, - говорит конь, - ешь. Только сперва сними с моих ног подковы, чтоб не ломать тебе зубы об них.

И то правда, - согласился волк. Нагнулся он подковы снимать, а конь как ударит его копытом в зубы... Перекувыркнулся волк - и бежать.

Прибежал к реке. Видит - на берегу гуси пасутся. “А не съесть ли мне их?” -думает. Потом говорит:

Гуси, гуси! Я вас съем.

Что ж, - отвечают гуси, - ешь. Но сперва окажи нам перед смертью одну услугу.

Какую?

Спой нам, а мы послушаем.

Это можно. Петь я мастер.

Сел волк на кочку, задрал голову и давай выть. А гуси крыльями хлоп, хлоп - поднялись и полетели.

Слез волк с кочки, поглядел вслед гусям и пошел ни с чем.

Идет и ругает себя последними словами: “Ну и дурень же я! Зачем согласился петь? Ну, теперь кого ни встречу - съем!”

Только он так подумал, глядь - идет по дороге старый дед. Волк подбежал к нему:

Дед, дед, я тебя съем!

И зачем так спешить? - говорит дел. - Давай сперва табачку понюхаем.

А он вкусный?

Попробуй - узнаешь.

Давай.

Достал дед из кармана кисет с табаком, сам понюхал и волку дал. Как нюхнул волк во весь дух, так весь кисет табаку и вдохнул. А потом как начал чихать на весь лес... Ничего от слез не видит, всё чихает. Так чихал с час, пока весь табак не вычихал. Осмотрелся, а деда уж и след простыл.

Баран, баран, я тебя съем!

Что ж, - говорит баран, - такова моя доля. Но чтобы долго тебе не мучиться да не ломать зубы об мои старые кости, стань лучше вон в той ложбинке и раскрой рот, а я взбегу на горку, разгонюсь и сам влечу к тебе в рот.

Спасибо за совет, - говорит волк. - Так мы и сделаем.

Стал он в ложбинке, открыл рот и ждет. А баран взбежал на горку, разогнался и трах рогами волка по голове. Так искры из глаз у серого и посыпались, весь свет перед ним закружился!

Опамятовался волк, покрутил головой и рассуждает сам с собой:

Съел я его или нет?

А тем временем косарь закончил работу и идет домой. Услыхал он волчьи слова и говорит:

Съесть-то не съел, да зато легкого хлеба отведал.

ПОСЛОВИЦЫ И ПОГОВОРКИ

Береги хлеб для еды, а деньги для беды.

Сеем, пашем, руками машем, о межи тупим, а хлеб круглый год купим.

Тот счастлив, у кого есть хлеба с душу, платья с тушу, денег с нужу.

У голого порой бывает пир горой, да горько после пиру – ходить за хлебом по миру

И богат мужик, да без хлеба - не крестьянин.

У нищего хлеб на уме, у скупого и корочки на счету.

Всяк на себя хлеб добывает.

Невеяный хлеб не голод, а посконная рубаха не нагота.

Хлеб – батюшка, вода – матушка.

Хлеб хлебу брат.

Худ обед, когда хлеба нет.

Хлеба ни куска, так и в горнице тоска.

Хлеб да вода – мужицкая еда.

Хлебушко – калач дедушка.

Хлеба нет – корочка в честь.

Сколько ни думай, а лучше хлеба-соли не придумаешь.

Человек хлебом живет, а не промыслом.

Покуда есть хлеб да вода, все не беда.

Без хлеба, без соли худая беседа.

Палата бела, а без хлеба в ней беда.

Плевать на обед коли хлеба нет.

Хлеб – дар божий, отец, кормилец.

Хлеб да соль, и обед пошел.

Без хлеба, без соли никто не обедает.

Не в пору и обед, коли хлеба нет.

Хлеб черствый – обед честный.

Был бы хлеб, а зубы сыщутся.

Бел снег, да по нем собака бежит, черна земля, да хлеб родит.

Была бы голова на плечах, а хлеб будет.

РАССКАЗЫ

«Танин пирожок» Любовь ВОРОНКОВА

Все сидели за столом: дедушка, бабушка, мать и Таня.

На столе стоял большой медный самовар и фыркал паром. Рядом с ним дымился горшок топлёного молока с коричневой пенкой.

Чашки у всех были разные. У бабушки – голубая, у матери – с ягодками, у Тани – с петушками.

У деда не было чашки. Он пил чай из стакана. А на стакане была только одна синяя полоска.

Бабушка достала из печки блюдо горячей картошки. Поставила на стол большую миску студня. А Тане на блюдце бабушка положила пухлый румяный пирожок. Таня обрадовалась.

– Эй, дедушка, – крикнула она, – а у тебя пирожка нету! А у меня-то есть!

– Подумаешь, пирожок! – ответил дед. – А зато я вижу синенькую птичку, а ты нет.

– Где, где синенькая птичка?

– Да вон, на берёзе сидит.

Таня высунулась из окна. Посмотрела на одну берёзу, посмотрела на другую. И на липу посмотрела.

– Где же эта птичка?

А дед встал, вышел на крыльцо, и когда вернулся, то опять сказал, что видел синенькую птичку.

– Да ты не слушай старого! – сказала бабушка. – Он нарочно.

– Вот ведь какой ты, дед, – рассердилась Таня, – всё обманываешь!

Она села на своё место, хотела взять пирожок, а пирожка-то нет! Таня посмотрела на всех по очереди – кто взял пирожок? Мать смеётся. Только у неё пирожка нет. И у бабушки пирожка нет… А дед удивляется:

– Что? Пирожок пропал? Э, да не его ли я сейчас во дворе видел?

– Как так – во дворе?

– Да так. Я иду в избу, а пирожок мне навстречу. Я спрашиваю: «Ты куда?» А он говорит: «Я на солнышко, погреться». А ну погляди, нет ли его на крылечке.

Таня выбежала на крылечко, смотрит – и правда! Лежит пирожок на перильцах. Лежит, греется на солнышке. Таня обрадовалась, схватила пирожок и прибежала обратно.

– Нашла беглеца? – спросила мать. – Ну вот и хорошо. Садись чай пить. Да ешь скорей свой пирожок, а то как бы опять не сбежал!

А бабушка покачала головой и проворчала тихонько:

– Эх, старый! И всё бы ему шутки пошучивать!

«Лисичкин хлеб» Михаил Пришвин

Однажды я проходил в лесу целый день и под вечер вернулся домой с богатой добычей. Снял я с плеч тяжелую сумку и стал свое добро выкладывать на стол.

– Это что за птица? – спросила Зиночка.

– Терентий, – ответил я.

И рассказал ей про тетерева как он живет в лесу, как бормочет весной, как березовые почки клюет, ягодки осенью в болотах собирает, зимой греется от ветра под снегом. Рассказал ей тоже про рябчика, показал ей – что серенький, с хохолком, и посвистел в дудочку по-рябчиному и ей дал посвистеть. Еще я высыпал на стол много белых грибов, и красных, и черных. Еще у меня была в кармане кровавая ягода костяника, и голубая черника, и красная брусника. Еще я принес с собой ароматный комочек сосновой смолы, дал понюхать девочке и сказал, что этой смолкой деревья лечатся.

– Кто же их там лечит? – спросила Зиночка.

– Сами лечатся, – ответил я. – Придет, бывает, охотник, захочется ему отдохнуть, он и воткнет топор в дерево и на топор сумку повесит, а сам ляжет под деревом. Поспит, отдохнет. Вынет из дерева топор, сумку наденет, уйдет. А из ранки от топора из дерева побежит эта ароматная смолка, и ранку эту затянет.

Тоже, нарочно для Зиночки, принес я разных чудесных трав по листику, по корешку, по цветочку кукушкины слезки, валерьянка, петров крест, заячья капуста. И как раз под заячьей капустой лежал у меня кусок черного хлеба: со мной это постоянно бывает, что когда не возьму хлеба в лес – голодно, а возьму – забуду съесть и назад принесу. А Зиночка, когда увидала у меня под заячьей капустой черный хлеб, так и обомлела:

– Откуда же это в лесу взялся хлеб?

– Что же тут удивительного? Ведь есть же там капуста!

– Заячья.

– А хлеб – лисичкин. Отведай.

Осторожно попробовала и начала есть:

– Хороший лисичкин хлеб!

И съела весь мой черный хлеб дочиста. Так и пошло у нас: Зиночка, копуля такая, часто и белый-то хлеб не берет, а как я из лесу лисичкин хлеб принесу, съест всегда его весь и похвалит:

– Лисичкин хлеб куда лучше нашего!

«Горбушка» Борис Алмазов

Гришка, из нашей средней группы, принёс в детский сад пластмассовую трубочку. Посвистел в неё, а потом стал плеваться из неё пластилиновыми шариками. Плевался исподтишка, чтобы воспитательница - Инна Константиновна - ничего не видела.

Я дежурил в столовой. Суп разносить трудно, но я разнёс все тарелки хорошо. Стал раскладывать хлеб на хлебницы. Тут все ребята подошли. Пришёл и Гришка со своей трубочкой. Он как дунет в меня! Пластилиновый шарик попал мне прямо в лоб и отскочил в мою тарелку с супом. Гришка захохотал, и ребята захихикали.

Мне так обидно стало. Я старался, дежурил, а он мне в лоб, и все смеются! В руке у меня была горбушка. Я себе её оставил, я горбушки люблю. От обиды я запустил этой горбушкой в Гришку. Горбушка от его головы отскочила и покатилась по полу.

В столовой сразу стало тихо. Инна Константиновна посмотрела на меня, покраснела, прошла через столовую, подняла горбушку, сдула с неё пыль и положила на край стола.

Вечером, - сказала она, - когда все, после полдника, пойдут гулять, ты, Серёжа, останешься в группе. Подумай над тем, что сделал. Ты приходишь в детский сад один, но завтра приходи с папой.

Когда я пришёл домой, папа уже вернулся с работы.

Ну как дела? - спросил он.

Нормально, - ответил я и поспешил к своим игрушкам.

Если нормально, то почему некоторые в шапке в комнату входят; явившись с улицы, не моют руки?

Действительно, я и шапки не снял, и руки не помыл.

Давай-ка, - сказал папа, - рассказывай, что у тебя стряслось.

Инна Константиновна несправедливо наказывает! Гришка же мне первый в лоб шариком попал. Я в него горбушкой потом…

Горбушкой?

Ну да, от круглого хлеба. Гришка первый, а наказали меня!

Папа очень расстроился. Сел на диван, опустил голову.

За что тебя наказали? - спросил он.

Чтобы не дрался! Но ведь Гришка первый начал!

Так!.. - сказал папа. - Ну-ка, принеси мою папку. Она в столе лежит, в нижнем ящике.

Папа её очень редко достаёт. Там папины почётные грамоты, фотографии. Папа достал конверт из пожелтевшей бумаги.

Ты никогда не задумывался, почему у тебя нет ни бабушки ни дедушки?

Задумывался, - сказал я. - У некоторых ребят по два дедушки и по две бабушки, а у меня никого…

А почему их нет? - спросил папа.

Они погибли на войне.

Да, - сказал папа. Он достал узенькую полоску бумаги. - «Извещение», - прочитал он, и я увидел, как у папы задрожал подбородок: - «Проявив мужество и героизм в составе морского десанта, пал смертью храбрых…» - это один твой дедушка. Мой отец. А вот это: «Скончался от ран…» - это второй дедушка, мамин папа.

А бабушки?

Они умерли в блокаду. Фашисты окружили наш город. Начался голод. Ленинград остался совсем без продовольствия.

И без хлеба?

На день выдавали такой кусочек, какой ты съедаешь за обедом.

И всё?

И всё… Да и хлеб-то был с мякиной да с хвоей… Блокадный…

Папа достал фотографию.

Ну, - сказал он, - найди меня.

Но все ребята-школьники были ужасно худые и похожи между собой, как братья. У всех были усталые лица и печальные глаза.

Вот я, - папа показал на мальчика во втором ряду. - А вот - мама.

Я бы её никогда не узнал.

Это наш детский дом. Нас не успели вывезти, и мы всю блокаду были в Ленинграде. Иногда к нам приходили солдаты или моряки. Приносили хлеб. Мама наша была совсем маленькая и радовалась: «Хлебушко! Хлебушко!» А мы, ребята постарше, понимали, что это бойцы отдали нам свой дневной паёк и на морозе в окопах сидят совсем голодные…

Я обхватил папу руками и закричал:

Папочка! Накажи меня как хочешь!

Что ты! Что ты!.. Ты только пойми, сынок, хлеб - не просто еда… А ты его на пол…

Я больше никогда не буду! - прошептал я.

Я знаю, - сказал папа.

Мы стояли у окна. Наш большой Ленинград, засыпанный снегом, светился огнями и был таким красивым…

Папа, ты завтра, когда в садик придёшь, про хлеб расскажи. Всем ребятам расскажи, даже Гришке…

Хорошо, - сказал папа, - приду и расскажу.

«ПЕЧЕНЬЕ» Осеева

Мама высыпала на тарелку печенье. Бабушка весело зазвенела чашками. Все уселись за стол. Вова придвинул тарелку к себе.

Дели по одному, - строго сказал Миша.

Мальчики высыпали все печенье на стол и разложили его на две кучки.

Ровно? - спросил Вова.

Миша смерил глазами кучки:

Ровно... Бабушка, налей нам чаю!

Бабушка подала обоим чай. За столом было тихо. Кучки печенья быстро уменьшались.

Рассыпчатые! Сладкие! - говорил Миша.

Угу! - отзывался с набитым ртом

Вова. Мама и бабушка молчали. Когда все печенье было съедено, Вова глубоко вздохнул, похлопал себя по животу и вылез из-за стола. Миша доел последний кусочек и посмотрел на маму - она мешала ложечкой неначатый чай. Он посмотрел на бабушку - она жевала корочку черного хлеба...

«Теплый хлеб» Константин Паустовский

Когда кавалеристы проходили через деревню Бережки, немецкий снаряд разорвался на околице и ранил в ногу вороного коня. Командир оставил раненого коня в деревне, а отряд ушёл дальше, пыля и позванивая удилами, - ушёл, закатился за рощи, за холмы, где ветер качал спелую рожь.

Коня взял к себе мельник Панкрат. Мельница давно не работала, но мучная пыль навеки въелась в Панкрата. Она лежала серой коркой на его ватнике и картузе. Из-под картуза посматривали на всех быстрые глаза мельника. Панкрат был скорый на работу, сердитый старик, и ребята считали его колдуном.

Панкрат вылечил коня. Конь остался при мельнице и терпеливо возил глину, навоз и жерди - помогал Панкрату чинить плотину.

Панкрату трудно было прокормить коня, и конь начал ходить по дворам побираться. Постоит, пофыркает, постучит мордой в калитку, и, глядишь, ему вынесут свекольной ботвы, или чёрствого хлеба, или, случалось даже, сладкую морковку. По деревне говорили, что конь ничей, а вернее, общественный, и каждый считал своей обязанностью его покормить. К тому же конь - раненый, пострадал от врага.

Жил в Бережках со своей бабкой мальчик Филька, по прозвищу Ну Тебя. Филька был молчаливый, недоверчивый, и любимым его выражением было: «Да ну тебя!» Предлагал ли ему соседский мальчишка походить на ходулях или поискать позеленевшие патроны, Филька отвечал сердитым басом: «Да ну тебя! Ищи сам!» Когда бабка выговаривала ему за неласковость, Филька отворачивался и бормотал: «Да ну тебя! Надоела!»

Зима в этот год стояла тёплая. В воздухе висел дым. Снег выпадал и тотчас таял. Мокрые вороны садились на печные трубы, чтобы обсохнуть, толкались, каркали друг на друга. Около мельничного лотка вода не замерзала, а стояла чёрная, тихая, и в ней кружились льдинки.

Панкрат починил к тому времени мельницу и собирался молоть хлеб, - хозяйки жаловались, что мука кончается, осталось у каждой на два-три дня, а зерно лежит немолотое.

В один из таких тёплых серых дней раненый конь постучал мордой в калитку к Филькиной бабке. Бабьей не было дома, а Филька сидел за столом и жевал кусок хлеба, круто посыпанный солью.

Филька нехотя встал, вышел за калитку. Конь переступил с ноги на ногу и потянулся к хлебу.

Да ну тебя! Дьявол! - крикнул Филька и наотмашь ударил коня по губам.

Конь отшатнулся, замотал головой, а Филька закинул хлеб далеко в рыхлый снег и закричал:

На вас не напасёшься, на христарадников! Вон твой хлеб! Иди, копай его мордой из-под снега! Иди, копай!

И вот после этого злорадного окрика и случились в Бережках те удивительные дела, о каких и сейчас люди говорят, покачивая головами, потому что сами не знают, было ли это или ничего такого и не было.

Слеза скатилась у коня из глаз. Конь заржал жалобно, протяжно, взмахнул хвостом, и тотчас в голых деревьях, в изгородях и печных трубах завыл, засвистел пронзительный ветер, вздул снег, запорошил Фильке горло. Филька бросился обратно в дом, но никак не мог найти крыльца - так уже мело кругом и хлестало в глаза. Летела по ветру мёрзлая солома с крыш, ломались скворечни, хлопали оторванные ставни. И всё выше взвивались столбы снежной пыли с окрестных полей, неслись на деревню, шурша, крутясь, перегоняя друг друга.

Филька вскочил наконец в избу, припёр дверь, сказал: «Да ну тебя!» - и прислушался. Ревела, обезумев, метель, но сквозь её рёв Филька слышал тонкий и короткий свист - так свистит конский хвост, когда рассерженный конь бьёт им себя по бокам.

Метель начала затихать к вечеру, и только тогда смогла добраться к себе в избу от соседки Филькина бабка. А к ночи небо зазеленело, как лёд, звёзды примёрзли к небесному своду, и колючий мороз прошёл по деревне. Никто его не видел, но каждый слышал скрип его валенок по твёрдому снегу, слышал, как мороз, озоруя, стискивал толстые брёвна в стенах, и они трещали и лопались.

Бабка, плача, сказала Фильке, что наверняка уже замёрзли колодцы и теперь их ждёт неминучая смерть. Воды нет, мука у всех вышла, а мельница работать теперь не сможет, потому что река застыла до самого дна.

Филька тоже заплакал от страха, когда мыши начали выбегать из подпола и хорониться под печкой в соломе, где ещё оставалось немного тепла. «Да ну вас! Проклятые!» - кричал он на мышей, но мыши всё лезли из подпола. Филька забрался на печь, укрылся тулупчиком, весь трясся и слушал причитания бабки.

Сто лет назад упал на нашу округу такой же лютый мороз, - говорила бабка. - Заморозил колодцы, побил птиц, высушил до корня леса и сады. Десять лет после того не цвели ни деревья, ни травы. Семена в земле пожухли и пропали. Голая стояла наша земля. Обегал её стороной всякий зверь - боялся пустыни.

Отчего же стрясся тот мороз? - спросил Филька.

От злобы людской, - ответила бабка. - Шёл через нашу деревню старый солдат, попросил в избе хлеба, а хозяин, злой мужик, заспанный, крикливый, возьми и дай одну только чёрствую корку. И то не дал в руки, а швырнул на пол и говорит: «Вот тебе! Жуй!» - «Мне хлеб с полу поднять невозможно, - говорит солдат. - У меня вместо ноги деревяшка». - «А ногу куда девал?» - спрашивает мужик. «Утерял я ногу на Балканских горах в турецкой баталии», - отвечает солдат. «Ничего. Раз дюже голодный - подымешь, - засмеялся мужик. - Тут тебе камердинеров нету». Солдат покряхтел, изловчился, поднял корку и видит - это не хлеб, а одна зелёная плесень. Один яд! Тогда солдат вышел на двор, свистнул - и враз сорвалась метель, пурга, буря закружила деревню, крыши посрывала, а потом ударил лютый мороз. И мужик тот помер.

Отчего же он помер? - хрипло спросил Филька.

От охлаждения сердца, - ответила бабка, помолчала и добавила: - Знать, и нынче завёлся в Бережках дурной человек, обидчик, и сотворил злое дело. Оттого и мороз.

Чего ж теперь делать, бабка? - спросил Филька из-под тулупа. - Неужто помирать?

Зачем помирать? Надеяться надо.

На что?

На то, что поправит дурной человек своё злодейство.

А как его исправить? - спросил, всхлипывая, Филька.

А об этом Панкрат знает, мельник. Он старик хитрый, учёный. Его спросить надо. Да неужто в такую стужу до мельницы добежишь? Сразу кровь остановится.

Да ну его, Панкрата! - сказал Филька и затих.

Ночью он слез с печи. Бабка спала, сидя на лавке. За окнами воздух был синий, густой, страшный. В чистом небе над осокорями стояла луна, убранная, как невеста, розовыми венцами.

Филька запахнул тулупчик, выскочил на улицу и побежал к мельнице. Снег пел под ногами, будто артель весёлых пильщиков пилила под корень берёзовую рощу за рекой. Казалось, воздух замёрз и между землёй и луной осталась одна пустота - жгучая и такая ясная, что если бы подняло пылинку на километр от земли, то и её было бы видно и она светилась бы и мерцала, как маленькая звезда. Чёрные ивы около мельничной плотины поседели от стужи. Ветки их поблёскивали, как стеклянные. Воздух колол Фильке грудь. Бежать он уже не мог, а тяжело шёл, загребая снег валенками.

Филька постучал в окошко Панкратовой избы. Тотчас в сарае за избой заржал и забил копытом раненый конь. Филька охнул, присел от страха на корточки, затаился. Панкрат отворил дверь, схватил Фильку за шиворот и втащил в избу.

Садись к печке, - сказал он. - Рассказывай, пока не замёрз.

Филька, плача, рассказал Панкрату, как он обидел раненого коня и как из-за этого упал на деревню мороз.

Да-а, - вздохнул Панкрат, - плохо твоё дело! Выходит, что из-за тебя всем пропадать. Зачем коня обидел? За что? Бессмысленный ты гражданин!

Филька сопел, вытирал рукавом глаза.

Ты брось реветь! - строго сказал Панкрат. - Реветь вы все мастера. Чуть что нашкодил - сейчас в рёв. Но только в этом я смысла не вижу. Мельница моя стоит, как запаянная морозом навеки, а муки нет, воды нет, и что нам придумать - неизвестно.

Чего же мне теперь делать, дедушка Панкрат? - спросил Филька.

Изобрести спасение от стужи. Тогда перед людьми не будет твоей вины. И перед раненой лошадью - тоже. Будешь ты чистый человек, весёлый. Каждый тебя по плечу потреплет и простит. Понятно?

Ну, вот и придумай. Даю тебе сроку час с четвертью.

В сенях у Панкрата жила сорока. Она не спала от холода, сидела на хомуте - подслушивала. Потом она боком, озираясь, поскакала к щели под дверью. Выскочила наружу, прыгнула на перильца и полетела прямо на юг. Сорока была опытная, старая и нарочно летела у самой земли, потому что от деревень и лесов всё-таки тянуло теплом и сорока не боялась замёрзнуть. Никто её не видел, только лисица в осиновом яру высунула морду из норы, повела носом, заметила, как тёмной тенью пронеслась по небу сорока, шарахнулась обратно в нору и долго сидела, почёсываясь и соображая: куда ж это в такую страшную ночь подалась сорока?

А Филька в это время сидел на лавке, ёрзал, придумывал.

Ну, - сказал наконец Панкрат, затаптывая махорочную цигарку1, - время твоё вышло. Выкладывай! Льготного срока не будет.

Я, дедушка Панкрат, - сказал Филька, - как рассветёт, соберу со всей деревни ребят. Возьмём мы ломы, пешни, топоры, будем рубить лёд у лотка около мельницы, покамест не дорубимся до воды и не потечёт она на колесо. Как пойдёт вода, ты пускай мельницу! Провернёшь колесо двадцать раз, она разогреется и начнёт молоть. Будет, значит, и мука, и вода, и всеобщее спасение.

Ишь ты шустрый какой! - сказал мельник. - Подо льдом, конечно, вода есть. А ежели лёд толщиной в твой рост, что ты будешь делать?

Да ну его! - сказал Филька. - Пробьём мы, ребята, и такой лёд!

А ежели замёрзнете?

Костры будем жечь.

А ежели не согласятся ребята за твою дурь расплачиваться своим горбом? Ежели скажут: «Да ну его! Сам виноват - пусть сам лёд и скалывает»?

Согласятся! Я их умолю. Наши ребята - хорошие.

Ну, валяй, собирай ребят. А я со стариками потолкую. Может, и старики натянут рукавицы да возьмутся за ломы.

В морозные дни солнце восходит багровое, в тяжёлом дыму. И в это утро поднялось над Бережками такое солнце. На реке был слышен частый стук ломов. Трещали костры. Ребята и старики работали с самого рассвета, скалывали лёд у мельницы. И никто сгоряча не заметил, что после полудня небо затянулось низкими облаками и задул по седым ивам ровный и тёплый ветер. А когда заметили, что переменилась погода, ветки ив уже оттаяли, и весело, гулко зашумела за рекой мокрая берёзовая роща. В воздухе запахло весной, навозом.

Ветер дул с юга. С каждым часом становилось всё теплее. С крыш падали и со звоном разбивались сосульки. Вороны вылезли из-под застрех и снова обсыхали на трубах, толкались, каркали.

Не было только старой сороки. Она прилетела к вечеру, когда от теплоты лёд начал оседать, работа у мельницы пошла быстро и показалась первая полынья с тёмной водой.

Мальчишки стащили треухи и прокричали «ура». Панкрат говорил, что если бы не тёплый ветер, то, пожалуй, и не обколоть бы лёд ребятам и старикам. А сорока сидела на раките над плотиной, трещала, трясла хвостом, кланялась на все стороны и что-то рассказывала, но никто, кроме ворон, её не понял. А сорока рассказывала, что она долетела до тёплого моря, где спал в горах летний ветер, разбудила его, натрещала ему про лютый мороз и упросила его прогнать этот мороз, помочь людям.

Ветер будто бы не осмелился отказать ей, сороке, и задул, понёсся над полями, посвистывая и посмеиваясь над морозом. И если хорошенько прислушаться, то уже слышно, как по оврагам под снегом бурлит- журчит тёплая вода, моет корни брусники, ломает лёд на реке.

Всем известно, что сорока - самая болтливая птица на свете, и потому вороны ей не поверили - покаркали только между собой, что вот, мол, опять завралась старая.

Так до сих пор никто и не знает, правду ли говорила сорока, или всё это она выдумала от хвастовства. Одно только известно, что к вечеру лёд треснул, разошёлся, ребята и старики нажали - ив мельничный лоток хлынула с шумом вода.

Старое колесо скрипнуло - с него посыпались сосульки - и медленно повернулось. Заскрежетали жернова, потом колесо повернулось быстрее, ещё быстрее, и вдруг вся старая мельница затряслась, заходила ходуном и пошла стучать, скрипеть, молоть зерно.

Панкрат сыпал зерно, а из-под жёрнова лилась в мешки горячая мука. Женщины окунали в неё озябшие руки и смеялись.

По всем дворам кололи звонкие берёзовые дрова. Избы светились от жаркого печного огня. Женщины месили тугое сладкое тесто. И всё, что было живого в избах, - ребята, кошки, даже мыши, - всё это вертелось около хозяек, а хозяйки шлёпали ребят по спине белой от муки рукой, чтобы не лезли в самую квашню1 и не мешались.

Ночью по деревне стоял такой запах тёплого хлеба с румяной коркой, с пригоревшими к донцу капустными листьями, что даже лисицы вылезли из нор, сидели на снегу, дрожали и тихонько скулили, соображая, как бы словчиться стащить у людей хоть кусочек этого чудесного хлеба.

На следующее утро Филька пришёл вместе с ребятами к мельнице. Ветер гнал по синему небу рыхлые тучи и не давал им ни на минуту перевести дух, и потому по земле неслись вперемежку то холодные тени, то горячие солнечные пятна.

Филька тащил буханку свежего хлеба, а совсем маленький мальчик Николка держал деревянную солонку с крупной жёлтой солью.

Панкрат вышел на порог, спросил:

Что за явление? Мне, что ли, хлеб-соль подносите? За какие такие заслуги?

Да нет! - закричали ребята. - Тебе будет особо. А это раненому коню. От Фильки. Помирить мы их хотим.

Ну что ж, - сказал Панкрат. - Не только человеку извинение требуется. Сейчас я вам коня представлю в натуре.

Панкрат отворил ворота сарая, выпустил коня. Конь вышел, вытянул голову, заржал - учуял запах свежего хлеба. Филька разломил буханку, посолил хлеб из солонки и протянул коню. Но конь хлеба не взял, начал мелко перебирать ногами, попятился в сарай. Испугался Фильки. Тогда Филька перед всей деревней громко заплакал. Ребята зашептались и притихли, а Панкрат потрепал коня по шее и сказал:

Не пужайся, Мальчик! Филька - не злой человек. Зачем же его обижать? Бери хлеб, мирись!

Конь помотал головой, подумал, потом осторожно вытянул шею и взял наконец хлеб из рук Фильки мягкими губами. Съел один кусок, обнюхал Фильку и взял второй кусок. Филька ухмыльнулся сквозь слёзы, а конь жевал хлеб, фыркал. А когда съел весь хлеб, положил голову Фильке на плечо, вздохнул и закрыл глаза от сытости и удовольствия.

Все улыбались, радовались. Только старая сорока сидела на раките и сердито трещала: должно быть, опять хвасталась, что это ей одной удалось помирить коня с Филькой. Но никто её не слушал и не понимал, и сорока от этого сердилась всё больше и трещала как пулемёт.